— И вы, стало быть, там, под орехом, все это в подробностях Юлии Львовне пересказали?
— Я? — встрепенулся Колзаков. — Что вы! Я — нет… Но все же пришлось кое-что вспомнить… Она хорошо держалась, сказала, что надежды жениха живым найти у нее давно уже не осталось. Ну, я и сказал ей твердо, что погиб он, что я сам видел.
Да и про то, как в плену жили… кое-что, коротко.
«Вот почему тогда, после разговора, у нее было такое страшное лицо», — понял Борис.
— Идите, голубчик Николай Иванович, спасибо вам за рассказ, — мягко проговорил Горецкий.
«Получив письмо, она не могла не приехать, — стучало у Бориса в мозгу, — и опоздать не могла, она бы прилетела птицей… Но раз она не приехала, значит, получила письмо слишком поздно, когда уже незачем было ехать. Стасский по лени или по вредности характера вполне мог нарочно передать письмо позднее. Несомненно, она сохранила о нем самые плохие воспоминания. А вчера, после рассказа Колзакова, она узнала, что жених ее погиб в плену из-за того, что слишком долго ждал ее и отстал от своих… То есть погиб он, в сущности, из-за Стасского…»
Борис вспомнил, как вчера весь вечер глаза Юлии Львовны горели странным темным огнем, как она молчала весь вечер и только смотрела на Стасского так странно… «Она вполне могла его отравить! — внезапно понял Борис. — Вполне могла отравить, чтобы отомстить за смерть любимого человека. Господи! И ее порыв потом, ночью, что ни говори, а она вела себя странно… Хотела меня спасти… О любви в ту ночь не сказала ни слова… Но, — тотчас устыдился Борис, — она действительно вернула меня к жизни, а что того подонка нет на свете, так туда ему и дорога. Но все же, хладнокровно всыпать яд в стакан человеку и спокойно смотреть, как он умирает… — это просто Шекспир какой-то!»
— Борис Андреевич, — внимательно глядя на него, спросил Горецкий, — вы ничего не хотите мне сказать?
— Нет! — закричал Борис, вставая и опрокидывая стул. — Не ждите от меня никаких рассказов! — И добавил, не в силах сдержаться:
— Вам нравится мучить людей? Для этого вы затеяли все это дурацкое расследование, чтобы изучать поведение личности в экстремальных условиях? Я видел, с каким интересом вы расспрашивали Колзакова! Вы просто смаковали подробности!..
— Поручик!!! — гаркнул полковник Горецкий. — Вы забываетесь! Немедленно прекратите истерику!
Пенсне его соскочило с носа и болталось на шнурке. Снова профиль его был чеканен, а взгляд пронзителен.
— Пойдите и приведите себя в порядок, — строго сказал полковник, — водой холодной облейтесь, что ли…
— Слушаюсь! — Борис крутанулся на каблуках и вышел.
Сразу за дверью он столкнулся с Юлией Львовной, сопровождаемой Саенко. Она стояла напротив, выпрямившись, высоко подняв голову, и от этого казалась еще выше ростом. Она заглянула Борису в глаза. Определенно, эта женщина умела читать в человеческих душах, во всяком случае с Борисом это у нее получалось.
Она поняла все, что Борис думает о ней, и вздохнула. Глаза ее чуть сощурились, возле губ выступили две презрительные морщинки. Борис посторонился, и она молча, отведя взгляд, прошла мимо.
— Может перекусить чего, ваше благородие? — сердобольно предложил Саенко.
Борис молча мотнул головой.
— Все говорят и говорят, — бурчал Саенко, идя следом, — цельный день сплошные разговоры разговаривают. А покойник лежит и, между прочим, всем мешает. Нет бы как люди, закопать скорей по-христиански с Богом да и поминки устроить. Так нужно людей морочить, и покойника томить. Чай не вобла, чтобы на жаре вялиться! Вот татаре, так за своего Мусу сразу взялись. Фатима не бегает да не ищет — кто да за что? Потому как у ней — первое дело мужа как положено, проводить… Нет, я так скажу, хоть и подлый народ татаре, а про покойников лучше нашего понимают…
