Не дав Колзакову времени на достойный ответ, он злобно оглядел Бориса и ушел скорым шагом проверять посты своих пехотинцев.
— Ох, до чего же он утомил меня! — пожаловался Колзаков.
— Сами виноваты, — не утерпел Борис, — не можете себя правильно поставить. И что он к вам прицепился?
— Они, видишь ли, дворяне, белая кость, а я — солдатский сын, до капитана вот дослужился, — вздохнул Колзаков. — Он понять никак не может, почему я не у красных. А я объяснить не умею. Хотя что тут объяснять, ежели присягал я государю-императору? Привык воевать, куда пошлют. Но ведь как пружину ни дави, а ведь когда-нибудь да лопнет!
— Очень может быть, — согласился Борис.
— Я, знаете ли, не силен в разговорах-то, — расстроенно продолжал Колзаков, — вот и сегодня не в добрый час с Юлией Львовной беседу начал.
Борис оглянулся на женскую фигуру возле ореха. Юлия Львовна стояла, повернувшись спиной, и спина эта была пряма, но такой неестественной скованностью веяло от всей фигуры, что Борис изумленно оглянулся на Колзакова.
— Что вы ей сказали, Николай Иванович?
— Ох, язык мой! — простонал Колзаков. — Давеча говорю ей, что лицо ее мне знакомо. Нет, отвечает, ошиблись вы, господин капитан, не знаю я вас. А у меня все в голове, что видел я ее раньше. Сегодня после боя как осенило меня, вспомнил, что видел, но нее ее саму, а фотографический ее портрет.
— И где же это было? — полюбопытствовал Борис.
— А было это в Галиции в одна тысяча девятьсот шестнадцатом году. Сидели мы в плену у немцев. Там-то я и познакомился с поручиком Богуславским. И видел у него фотографию его невесты Юлии Львовны Апраксиной. Рассказал я все это Юлии Львовне и очень пожалел.
— Отчего ж пожалели?
— Не умею я с дамами разговаривать, вот и вышло нехорошо. Так что вы уж сейчас ее не тревожьте, авось к вечеру успокоится.
Борис пожал плечами, потому что ему начало все это надоедать, и пошел следом за Стасским, чтобы убедить того, хотя бы сегодня взять себя в руки и не портить никому настроения своими бесконечными придирками. Он не смог сразу найти Стасского, наконец через несколько минут увидел его во дворе рядом с лейтенантом Ткачевым. Они разговаривали вполголоса, причем у Бориса и тут сложилось впечатление, что они весьма недовольны друг другом. Стасский подступал к лейтенанту внешне вроде бы мягко, но с оглядкой, а тот отвечал резко, отрывисто, как будто рубил словами воздух. Увидев Ордынцева, оба замолчали и ушли в дом. Борис только вздохнул. Вацлав Стасский обладал просто удивительной способностью ссориться с людьми. С лейтенантом он только сегодня познакомился, и вот, пожалуйста… Оба обменивались не предвещающими ничего хорошего взглядами. Борис мысленно махнул рукой и пошел следом за ними.
Минутой позже туда вошли Колзаков, Сильверсван и Юлия Львовна. Она была спокойна, хоть и бледна, губы плотно сжаты, но глаза горели странным темным огнем. Одета она была все в то же темно-серое суконное платье, что было на ней по приезде, только накинула на плечи белый кисейный шарф, который, надо полагать, одолжила у хозяйки.
Пришла жена Мусы, тихая татарка, закутанная до глаз в кисею, принесла свежего хлеба, лепешек, сушеного винограду.
— Извините, господа, — повернулся к гостям Колзаков, — к сожалению, у нас только два приличных бокала. Самогон можно было пить из кружек, а такое хорошее вино как-то совестно.
— Боже, — с наигранном восхищением в голосе воскликнул Стасский, — как шагнуло просвещение в нашем народе! Какая тонкость чувств! Глядишь, лет через десять действительно мужик Белинского да Гоголя с базара понесет!
Колзаков, как обычно, не нашел что ответить. Если бы не было с ними дамы, он, возможно, ответил бы грубостью, но сейчас только побагровел и надулся.
Гости растерянно переглянулись. Борис Ордынцев повернулся к Стасскому и сказал ему вполголоса:
— Вацлав, найдите себе другой объект для насмешек. Николай Иванович только из боя, он устал и не дал вам никакого повода для упражнений в остроумии.
— О чем вы, Борис? — Стасский сделал круглые глаза. — Я и не думал ни над кем насмехаться, мое восхищение совершенно искренне.
