Во время этой фальшиво-страстной речи Колзаков продолжал стоять с бутылкой наготове, а Борис и Сильверсван ждали, что Стасский допьет вино и отдаст бокал, но тот и не думал этого делать. Он замолчал на минуту, на лице его появилось несвойственное ему растерянное выражение, он словно с удивлением прислушивался к самому себе, но затем стряхнул оцепенение и продолжил с прежним желчным возбуждением, расхаживая по комнате и размахивая рукой, в которой не было бокала:
— Жизнь вам, что ли, казалась пресной? Душно было, хотелось бури, грозы? Вот и накликали на свою голову революцию… Пиеску я одну смотрел в восемнадцатом году, не помню уже, кто автор. Очень там хорошо про господ либералов сказано:
«Насладившись в полной мере великолепным зрелищем революции, наша интеллигенция приготовилась надеть свои мехом подбитые шубы и возвратиться обратно в свои уютные хоромы. Но шубы оказались украденными, а хоромы были сожжены».
Борис, да и остальные поняли, что Стасский нарочно занимает время разговорами и бесцельным хождением по комнате, чтобы их позлить и что праздничного вечера не получится. Юлия Львовна пила вино маленькими глотками, глядя на Стасского, и на лице ее Борис не заметил даже привычного чуть брезгливого выражения, с которым она смотрела на бывшего гусара раньше. Она была спокойна, только в глазах горел смущавший Бориса темный недобрый огонь. Он пожирал владелицу глаз изнутри и не мог вырваться.
Стасский снова внезапно замолчал, прислушиваясь к себе. На лбу у него выступили мелкие бисеринки пота. Он чуть заметно скривился и продолжил:
— Впрочем, господа, это все так, лирика, житейские наблюдения и домашняя философия. Гораздо любопытнее, господа, то, что мы с вами сейчас сидим, разговариваем, пьем хорошее вино, а между тем один из нас… Поручик не закончил своей фразы. Он резко побледнел, вскочил во весь рост, схватился рукой за горло, будто пытаясь распустить несуществующий туго завязанный галстук, — и тут же, сдавленно захрипев, рухнул на пол.
Юлия Львовна ахнула. Все присутствующие повскакивали со своих мест.
Сильверсван в два огромных шага подошел к Стасскому, опустился на колено, прижал ухо к его груди. Все замерли, и в наступившей тишине стало слышно, как царапается в оконное стекло ветка старого ореха, словно вековое дерево просится в дом, в тепло.
Сильверсван поднял посеревшее лицо и громко сказал:
— Господа, кажется он мертв!
Юлия Львовна поспешно приблизилась, присела по другую сторону от тела, взяла безвольно обвисшую руку, поискала пульс. Затем достала маленькое зеркальце и поднесла его к мертвенно-бледным губам Стасского. Зеркальце не замутилось.
— Да, господа, — подтвердила она, — поручик Стасский мертв.
— Вы уверены? — почему-то шепотом спросил Борис.
— Да, конечно. За последнее время я видела множество покойников, к тому же обладаю некоторыми медицинскими познаниями. Он умер, и судя по внезапности наступления смерти и синим губам, это разрыв сердца.
— Не может быть! — растерянно вскрикнул Колзаков. — Он был таким здоровым человеком.
«Удивительно, — подумал Борис, — кажется, всегда, кто бы ни умер, найдется человек, который скажет такую фразу».
Впрочем, он тут же устыдился этой мысли.
