— Сам виноват! Не нужно было болтать! — крикнула она. — Тебя еще раньше заподозрили, а уж потом меня к тебе приставили!
— В гарнизонах народ ненадежный — кто-то продал, — охнул Салов и схватился за голову.
«Идиотом не надо быть!» — хотела присовокупить Леля, но промолчала.
— Что теперь делать?
— Ничего не делать, идешь вечером на встречу с Василием Губарем и передаешь ему полторы тысячи, чтобы он достал тебе документы, по которым можно получить оружие на складе. А там получишь через меня дальнейшие указания.
Он сел за стол и уронил голову на руки. Леля посмотрела с презрением на его небритый затылок и, намочив полотенце, приложила к своей разбитой щеке.
На берегу моря в унылом безрадостном месте неподалеку от доков, там, где каменистая коса усеяна гниющими водорослями и различной выброшенной волнами дрянью, где обыкновенно из живых существ можно увидеть только неразборчивых чаек, собирающих свой малопривлекательный улов, встретились в предрассветных сумерках четыре человека.
Один из них был прибывший в Крым со специальной миссией из Екатеринослава Борщевский, трое других — местные подпольщики товарищ Макар, Салов и матрос Защипа, известный в Севастополе под псевдонимом Кипяченко.
— Что за причина для такой срочной встречи? — раздраженно спросил у товарища Макара Борщевский.
— Типографию разгромили, — мрачно ответил Макар.
— Плохо, очень плохо, — Борщевский тоже помрачнел, — ведь говорил я вам: плохо у вас с конспирацией, из рук вон! А почему мы сегодня в таком странном месте встречаемся, а не на конспиративной квартире?
— Место это очень хорошее, — последовал ответ, — подходящее во всех отношениях. А конспиративную квартиру я считаю проваленной.
— Почему? — недоуменно спросил Борщевский. — Что, Гольдблат с Якобсоном попали в контрразведку?
— Нет, товарищи, к счастью, сбежали, и тираж воззвания унесли. Но не в этом дело. Я лично считаю, что среди нас находится провокатор.
— И кого же ты, товарищ, подозреваешь?
— Тебя, Борщевский. — Товарищ Макар встал на безопасном расстоянии от Борщевского, засунув правую руку в карман и глядя исподлобья недобрым решительным взглядом. Тем временем Салов зашел Борщевскому за спину, а матрос встал чуть сбоку и вытащил из-за пазухи свой грозный маузер.
— Товарищи, вы, наверное, с ума сошли, — воскликнул Борщевский в прежнем раздражении, — я ведь к вам от самого товарища Мокроусова пришел, фронт преодолел с большой опасностью. Вы мандат мой видели. С какого перепугу вы меня за провокатора держите?
— Насчет мандата это ты нам сам расскажи: или тебе его в контрразведке дали, у настоящего Борщевского отняв, или тебе и вправду этот мандат в Екатеринославе выдали, а ты к белым переметнулся и предал всемирный пролетариат.
— Ты, товарищ Макар, говори, да не заговаривайся. — В голосе Борщевского прозвучала скрытая угроза. — Насчет того, кто пролетариат предал, мы еще разберемся. Какие у тебя основания меня в предательстве обвинять?
— Основания самые простые, — товарищ Макар повысил голос, но обращался скорее к Борщевскому, а не к своим людям, — как ты появился, так у нас провалы пошли…
— Провалы у вас оттого, — перебил его обвиняемый, — что конспирация ни к черту не годится. Типография чуть ли не открыто работает, грохот на всю улицу… Еще удивляюсь, как ее раньше не разгромили.
— Конечно, все теперь у тебя будут виноваты, один только ты… херувим святой, — не найдя ничего лучшего, товарищ Макар прибег к церковному лексикону, и сам остался этим очень недоволен.
— Товарищи, — повысил голос Борщевский, обращаясь к Кипяченко и Салову, при этом он несолидно крутил головой, опасаясь повернуться спиной к Макару, — товарищи! Что же это у вас творится! Вы видите, что имеет место искажение линии. Я к вам прибыл, как представитель партии, имея на руках все необходимые полномочия, а встречаю здесь в лице товарища Макара полное недоверие и грубые угрозы, вплоть до поповских выпадов вроде херувима! Это что же, товарищи, получается! Это уже просто больше чем оппортунизм!
Произнося эти слова, Борщевский пытался одновременно передвинуться так, чтобы за спиной у него не было Салова, но это ему не удалось: Салов к его словам совершенно не прислушивался, в душе у него было ликование: не он один предатель, а вот же, нашелся паскуда! Поэтому он только следил за маневрами и осторожно отступал, сохраняя свое стратегически важное положение.
