— Она была зашита в подкладку и не шуршала при обыске. Далее я отправился на вторую, запасную квартиру, там нашел товарищей, предупредил их, но поздно, потому что первую явочную квартиру в тот же день разгромили.
— Угу, — проговорил товарищ Макар, и непонятно было, одобряет он все услышанное или осуждает. — Стало быть, товарищи, деньги для того, чтобы достать оружие, придется добывать самим.
— Разберемся! — крякнул матрос.
— Пора расходиться, товарищи, скоро комендантский час.
Все задвигали стульями, поднимаясь.
— Товарищ Тоня, я тебя провожу! — подскочил Салов к Антонине.
— Я с дядей Семеном пойду, — отшатнулась она и обожгла его взглядом синих глаз.
— А я, товарищи, — обратился Борщевский к типографским, — хотел бы взглянуть, как у вас дело обстоит в типографии. Вы не против?
Гольдблат молча пожал плечами, что означало согласие.
Оставшись втроем, потому что сапожник немедленно удалился на кухню, Макар, матрос и Салов сели в кружок за стол и долго беседовали вполголоса, сдвинувшись голова к голове.
— Значит, как договорились, завтра и сделаем, — подвел итоги Макар.
— Что-то мне этот Борщевский не нравится, нет у меня к нему доверия, — пожаловался Кипяченко.
— Много спрашивает, во все суется, — с готовностью согласился Салов.
Товарищ Макар разговора на эту тему не поддержал, но в глазах его снова возникло то непонятное выражение. Товарищ Макар твердо знал, чего он хочет, но в некоторые свои планы он никого не посвящал.
Тоня с Семеном Крюковым шли молча. Семен глядел себе под ноги и думал о чем-то важном, потому что иногда вздыхал тяжело. К вечеру подморозило, растаявшие днем от южного мартовского солнца лужи затянуло ледком, Тоня поскользнулась и засмеялась, уцепившись за куртку Крюкова. Он посмотрел на нее ласково и взял под руку.
— Давай уж пойдем с тобой, как буржуи, под ручку, а то лоб расшибешь.
Они пошли, не торопясь, вдыхая свежий холодный воздух.
— Что это ты, дочка, как я примечаю, от Ивана Салова шарахаешься? — спокойно спросил Крюков.
— Так… — отвернулась Тоня.
— Ну, раз это дело личное, то я вмешиваться не буду, — смутился Крюков.
— Да нет у меня с ним никаких личных дел! — вспыхнула Тоня. — Просто… нехороший он человек, вот что! Смотрит всегда так нагло, рукам волю норовит дать…
— Эка беда, что смотрит! — рассмеялся Семен. — Ты вот у нас какая раскрасавица уродилась, отчего ж на тебя мужику и не поглядеть! А Салов — мужчина молодой, в самом соку…
— Да, а раз подкараулил меня, а сам пьяный был. Да как давай приставать! Все в полюбовницы к себе звал. Я, конечно, за себя постоять могу, да только противно очень, не по-товарищески… Он сегодня вон Борщевскому сказал, что Леля — это жена его, а мне тогда про Лельку эту такого наговорил. И шалава-то она подзаборная, и бросит-то он ее сразу же, если я соглашусь… Нешто можно такое про жену-то говорить?
— Да уж, — вздохнул Семен. — Ну, ты не думай о нем.
— Да я разве думаю, когда вокруг такое творится! — воскликнула Тоня. — Ты представь, дядя Семен, вот скоро победим мы белых и начнется такая жизнь сказочная! Кругом все свои, не нужно никого бояться. И приедут к нам товарищи из Москвы, расскажут, как там у них, что делается, и научат, как дальше жить.
— А ты как дальше жить хочешь? — улыбаясь, спросил Крюков.
— Я, дядя Семен, учиться хочу. Чтобы все-все знать, чтобы со мной умному человеку говорить интересно было. А то простым-то людям я про революцию объяснить могу, вот как сама понимаю, а если посложнее что… Вот товарищ Макар хорошо говорит — заслушаешься! И он вообще замечательный, товарищ Макар! Настоящий большевик! Он когда говорит — у меня прямо слезы на глазах, и вообще он — самый настоящий герой! Про таких нужно песни складывать!
В голосе девушки послышался неприкрытый восторг, Семен поглядел на нее внимательнее, увидел, как сияют ее глаза, и все понял. Он улыбнулся грустно и крепче подхватил ее под руку.
