— Товарищ Макар, — радостно воскликнул он, показывая пояс извозчику, — тут такие деньжищи!
«Так это красные! Товарищи, — понял Прохор, — совсем плохо дело, эти живым не оставят. И извозчик ихний».
Словно прочитав его мысли, извозчик укоризненно сказал:
— Что ж ты, дура, сделал? Зачем меня по имени назвал? Теперь надо этого бурдюка кончать!
— Да я ж не по имени, а только по кличке, — оправдывался налетчик, — да и все одно его лучше прикончить, так оно спокойнее будет.
Прохор сомлел от страха.
— Товарищи, дорогие, — забормотал он без всякой надежды на успех, — не убивайте, деньги все возьмите, я не в претензии, только не убивайте! Я сам сочувствующий! Лично с одним комиссаром знаком, товарищем Кацем. Не убивайте, Христом Богом молю!
— Ну что вы там тянете! — недовольно сказал извозчик. — Время дорого!
Высокий молчаливый налетчик коротко взмахнул широким кривым ножом. Голова Прохора Селиванова откинулась на спинку сиденья. Горло, перерезанное от уха до уха, выплеснуло широкую струю крови на белоснежную манишку.
«Извозчик» спрыгнул с козел и вместе с двумя своими соучастниками скрылся за углом.
Иван Салов свернул с улицы в маленький переулок, который заканчивался тупичком, пробежал, стараясь не топать сапогами, до самого края, перемахнул через забор и стукнул легонько в темное оконце одноэтажного неказистого домика.
Долго не слышно было в доме никакого движения, наконец, когда потерявший терпение Салов стукнул громче, оконце отворилось и показалась растрепанная женская голова.
— Это ты, что ли? — полушепотом спросила женщина. — Что ночью-то ходишь, патрулям попадешь…
— Не бойся, Леля! — выдохнул Салов, приближая свое лицо к ней и вдыхая сладкий запах женского тела, распаренного в теплой постели, — открой лучше дверь…
Она отшатнулась, почувствовав в хорошо знакомом мужчине что-то новое, необъяснимое. Потом накинула шаль и босиком пробежала в сени, чтобы отпереть дверь. Он вошел — сильный, большой — и сразу же схватил ее жадно за плечи, прижался к лицу.
— Подожди, не шуми, хозяйку разбудишь! — отбивалась Леля.
Они тихонько прошли на ее половину — две крошечные комнатки, заставленные мебелью, и там Салов, скинув шинель, впился в Лелины губы жадным поцелуем.
— Пусти, мне больно! — Она оттолкнула его и запахнула шаль на пышной груди.
Босым ногам стало холодно на полу, она вздрогнула и присела на узкий продавленный диван. Салов же продолжал оживленно двигаться по крошечным комнаткам, ему не сиделось на месте, И хоть мартовские ночи были холодны, а он пришел без шапки в распахнутой шинели, Леля ощутила, как от него исходят жаркие волны возбуждения. Пахло от него ночью, табаком, крепким мужским потом и еще чем-то сладковатым и непонятным.
— Водки дай! — требовательно произнес он, наконец остановившись.
— Ты еще ночью ко мне ходить будешь, чтобы водку трескать? — возмутилась Леля. — А ну… — Она замахнулась, но Салов перехватил ее руку.
— Все, Леля, дело сделано, — проговорил он непонятные слова, — вот, смотри.
Он бросил на стол толстую пачку денег.
— Это — мне? — растерялась Леля. — Откуда у тебя столько?
— Много будешь знать — скоро состаришься! — захохотал он, и у Лели язык не повернулся напомнить ему про злобную хозяйку.
Она вскочила с дивана, накинула шелковый халат, на ощупь кое-как пригладила гребнем рыжие кудри. Потом выставила на стол графинчик водки и немудреную закуску. Салов налил полстакана и выпил одним махом, не закусывая.
Потом прислушался к себе и налил еще на два пальца водки, после чего подцепил на вилку кусок колбасы и поглядел на Лелю маслеными глазами. Под его взглядом она потрогала деньги, пытаясь определить, сколько же там всего.
— Куда? — Он накрыл ее руку своей, и опять пахнуло чем-то незнакомым и сладковатым. — Не все тут твое. Полторы тысячи нужно Ваське Губарю отдать, как договаривались. На революционное дело! — серьезно и строго сказал он. — А остальные полторы — наши. Куплю тебе завтра ту браслетку, что показывала на той неделе. Носи, мне не жалко.
Одним движением он посадил Лелю на колени. Совсем близко она увидела его веселые, с сумасшедшинкой глаза. Он потянул на себя поясок халата.
