— Но как этот порошок попал в бокал? — спросил заинтересованно Борис. — Ведь первый раз Ткачев, по вашим словам, специально стряхнул яд с бороды в вино, причем только после того, как отпил из бокала?
— Вспомните, — продолжил Горецкий, кивнув, — когда лейтенант поднес бокал к губам, я нарочно громко закричал: «Что это?» — и шагнул к нему… Я сделал все, чтобы заставить его отшатнуться, вздрогнуть, потерять равновесие именно в тот момент, когда бокал был возле его бороды. При этом он невольно прикоснулся к бороде краем бокала и стряхнул реактив. Произошла химическая реакция, вино покраснело, все увидели это — я недаром привлек ваше внимание к бокалу, — и сам Ткачев тоже увидел, как краснеет вино у него в бокале… Да тут еще господин Сильверсван очень удачно ввернул что-то насчет Божьего суда… Понятно, что Ткачев потерял самообладание, и, нажав на него в этот момент, я вынудил его признаться в убийстве…
— Но он тут же сбежал, — вставил Колзаков.
— Я ожидал этого, — Горецкий кивнул, — и посадил под окном Саенко, который должен был поймать, лейтенанта. Единственное, чего я не ожидал, — это появления в самый неподходящий момент на сцене моего севастопольского знакомца товарища Макара, который чуть не испортил все дело, оглушив Саенку.
— А он-то как здесь оказался? — поинтересовался Сильверсван.
— Господина большевика партизаны отправили с поручением к своим. Он перебрался на стрелку через Сиваш и должен был перейти фронт на этом участке, чтобы попасть в Геническ к красным. Сначала он прятался в середине стрелки у соляного сторожа, потом — здесь, в этой деревне его прятали у татар. Осматривая местность и выбирая путь перехода фронта, товарищ Макар случайно увидел Ткачева. Эта встреча была роковой. Макаров давно подозревал, что лейтенант три месяца назад убил и ограбил большевистского курьера Назаренко, отправленного в Новороссийск за оружием, и что бриллианты могут быть у него. Спрятавшись в кустах, Макаров следил за домом, и тут на свое несчастье его увидел Муса.
Татарин мог зашуметь, привлечь к незнакомцу наше внимание, поэтому Макаров, ни на минуту не задумавшись, убил его. После этого, опасаясь, что его узнают, он переоделся в женское платье и продолжил слежку. Дальнейшее вы знаете: Макаров оглушил Саенку, который караулил под окном, напал на Ткачева, когда тот пытался убежать от нас после своего признания в убийстве. Большевик смертельно ранил лейтенанта, но не успел найти бриллианты, потому что мы с вами его спугнули. А потом — погоня, и остановившие его выстрелы капитана Колзакова… Вот, собственно, и вся история.
Глубокой ночью дом угомонился. Колзаков похрапывал в темноте с чувством выполненного долга. Борис лежал на кровати, не раздеваясь, он и не собирался ложиться. Стихли последние шорохи, ни одна дверь больше не скрипела.
Борис встал, нашарил в темноте ботинки и вышел, крадучись, из комнаты. На дворе было тихо, даже орех стоял недвижим, ни одна ветка не шелохнулась. Борис осторожно обогнул дом.
«Господи, сделай так, чтобы она оставила окно открытым!» — мысленно взмолился он.
Он нажал на раму, она легко подалась. Он шепотом позвал Юлию. Никто ему не ответил, хотя он чувствовал присутствие в комнате человека. Совершенно бесшумно Борис перекинул ноги через подоконник и в полной темноте двинулся по комнате к тому месту, где стояла кровать.
— Прости меня! — шепнул он в темноту и протянул руку.
Юлия лежала на спине и плакала беззвучно, без рыданий и всхлипываний. Он приподнял легкое, почти невесомое тело, губами пытался вытереть слезы.
— Прости меня, прости… — все повторял он.
Она ничего ему не отвечала, только вздыхала. И тогда он понял, что плачет она совсем не из-за него. Слезы по-прежнему текли у нее по щекам, не останавливаясь. Острое чувство жалости кольнуло Бориса в сердце. Он обнял Юлию и прижал к груди.
— Не плачь, ну не плачь, — шепотом повторял он. — Все прошло, все закончилось, ты забудешь его, забудешь… Человек не может горевать вечно. Ты оживешь, тебя будут любить… Она вдруг застонала и обняла его крепко-крепко.
— Люби меня, люби! Я не могу больше так жить!
