И к вечеру второго дня Азеф попросился к Герасимову для доверительной беседы.
— Слушаю вас, господин Филипповский, — сухо, как очень занятой человек, встретил его Герасимов, не отвечая на «здравствуйте» и не предлагая сесть.
Но Азеф и виду не подал, что это его как-то задело. Он решительно прошел вперед, почти к самому столу Герасимова, и уселся на стоящий перед столом стул.
— Я готов к откровенному разговору, Александр Васильевич, — твердо сказал он. — Но при условии, что при этом будет присутствовать мой прежний начальник, Петр Иваныч!
— Рачковский? — удивленно вскинул брови Герасимов.
— Именно он. Петр Иванович Рачковский, — отчеканил Азеф.
— Что ж. Я лично против присутствия при нашем разговоре Петра Ивановича Рачковского ничего не имею, — искусно скрыл свое изумление Герасимов. — Я сейчас же ему телефонирую и, как только он прибудет, приглашу вас на беседу. А пока...
Он нажал кнопку вызова, и на пороге появился жандарм, только что препроводивший сюда Азефа из одиночки.
— ...А пока вам придется насладиться уединением еще некоторое, надеюсь, недолгое время.
И, с удовольствием отметив про себя, что Филинповский не сумел скрыть вызванного этим решением неудовольствия и поморщился, продолжал, обращаясь уже к жандарму:
— Проводи, любезнейший, арестованного в «номер первый»...
...Рачковский был у себя, когда его соединили с Герасимовым. Начальник петербургской охранки не стал терять времени на любезности и расспросы о здоровье.
— Петр Иваныч, — сразу же приступил он к делу. — Мы арестовали господина Филипповского... Помните, того самого, о котором я вас недавно несколько раз расспрашивал. Так вот представьте: он утверждает, что вас хорошо знает и даже служил под вашим начальством! Что? Не может быть? Как это не может, вот он сейчас сидит у меня в одиночке и ждет вашего приезда, чтобы мы могли побеседовать все вместе? Говорите, что не знаете никакого Филипповского? Разве что это может быть Азеф? Не знаю, Петр Иванович, не знаю. Вам должно быть виднее. Может быть, его зовут и Азеф... Странное какое-то имя, слышу такое впервые в жизни. Это фамилия? А зовут Евгений Филиппович? Ну вот и хорошо, можно сказать — познакомились. Так мы вас ждем, а то Евгений Филиппович вот уже второй день томится у нас на казенном довольствии. Выезжаете сейчас же? Что ж, очень гуманно с вашей стороны. Евгений Филиппович несомненно это оценит и будет вам очень благодарен за вызволение из узилища! Ждем вас, и он, и я. Извините за беспокойство, уважаемый Петр Иванович. Служба уж у нас с вами такая!
— Евгений Филиппович! Да это вы! Дорогой мой! Как поживаете! Давненько же мы с вами не виделись!
Рачковский прямо с порога бросился с объятиями к ожидавшему его посреди герасимовского кабинета Азефу.
— Ах ты, сука паршивая! Дерьмо собачье! —Азеф материл Рачковского со смаком, изливая всю мерзость, накопившуюся в его душе за двое суток, проведенных на тюремной койке в клоповнике-одиночке.
Ошеломленный Герасимов откинулся на спинку кресла, словно стараясь отодвинуться подальше, чтобы не запачкаться той грязью, которую «инженер Черкес» выплескивал в ярости на Рачковского.
«В своей жизни я редко слышал такую брань, — вспоминал потом Герасимов. — Даже на Калашниковской набережной не часто так ругались».
Но Рачковский при каждом очередном взрыве матерщины только потирал руки и весело похохатывал:
— Ну и мастер же вы, голубчик, в области словесности! Прямо гений по этому делу. Ну еще, еще...
Но Азёф уже остывал. И когда его матерные загогулины стали терять забористость, Рачковский заговорил с ним ласково, почти по-отечески:
— Да вы, Евгений Филиппович, не волнуйтесь, успокойтесь, ради Бога. Ну... душу отвели, и будет...
Он подошел к Азефу и полуобнял его жирные плечи:
— Ну успокойтесь же... А то что о нас с вами Александр Васильевич может подумать? Ну, пошумели, высказались, как говорится, по-свойски, по-мужски, а теперь к делу...
Он осторожно подвел изрыгающего последние залпы матерщины Азефа к одному из кресел, стоящих пород столом Герасимова, и усадил, сам усевшись напротив.
— А я-то не мог никак понять, о каком это таинственном Филилповском меня Александр Васильевич все пытает. А это вот вы... Дайте хоть посмотреть на вас получше, голубчик... Сто лет не видались, думал, уж не случилось ли что с вами ненароком или обиделись на меня за что... — почти пел Рачковский. — И сразу ругаться на старых друзей... Нехорошо. Евгений Филиппович, нехорошо.
