* * *
После того как революция была разгромлена, ЦК ПСР решил возобновить террор и одним из первых приговоренных им к смерти стал кровавый палач и каратель П. Н. Дурново. Азеф и его боевики ликовали: слюнтяи-«массовики» оказались посрамлены, и дело террора восторжествовало. Казнь всесильного Дурново должна была доказать, что БО по-прежнему остается реальной боевой силой партии и революции. И Азеф с присущей ему деловитостью ставил теперь покушение на министра внутренних дел империи.
Учитывая политическую важность и техническую сложность предстоящей акции, он решил, что в деле должны участвовать две группы. Первая, меньшая, всего из трех человек — Абрам Гоц, родной брат Михаила Гоца, А. Третьяков и Павлов. Все трое должны выступать в роли «извозчиков», группой руководил сам Азеф. Руководство второй он поручил Савинкову. В нее входило пять боевиков, и роли их были более разнообразны — не только «извозчики», но и «уличные торговцы», «разносчики» и т. п.
Наблюдатели — извозчики, разносчики, продавцы газет, система расстановки бомбистов... Боевая Организация ПСР продолжала действовать «по старинке». И охранка, изучив методы террористов, действовала соответственно: извозчичьи дворы были взяты под наблюдение и контроль, что вскоре и начало приносить свои плоды: был установлен лихач, часами простаивающий у дома Дурново и не берущий седоков. Затем установлено еще два таких же «извозчика», старший филер Тутышкин вышел и на четвертую фигуру, с которой поддерживали связь «наблюдатели». В своем рапорте Герасимову Тутышкин отметил, что «четвертого наблюдаемого он знает давно: «лет за 5—6 перед тем» его ему показали в московской кондитерской Филиппова. Тутышкин доложил Герасимову, что Филипковского (так окрестили этого человека по названию кондитерской, в которой он любил сиживать, филера) считают одним из «самых важных и ценных секретных агентов» и что «его надо старательно оберегать от случайных арестов».
Кроме «главного боевого дела» — «похода на Дурново», Азеф спланировал убийства генерала Георгия Александровича Мина и полковника Николая Карловича Римана во главе Семеновского полка, зверски подавивших московское восстание. Именно Риман командовал карательной экспедицией, без суда и следствия убившей в Перове, Люберцах и Ашикове более 150 повстанцев, а генерал Мин отдал приказ о расстреле из орудий Прохоровской мануфактуры на московской Пресне, главного опорного пункта революционных дружин.
...И вот теперь Азеф шел на свидание с одним из своих «извозчиков», наблюдающих за Дурново. В том, что слежки за ним нет, он был уверен, и, когда возле безлюдного в этот час Летнего сада неизвестно откуда возникшие филера схватили его под руки, он опешил от неожиданности и растерялся: никогда, никогда его еще не арестовывали, да еще вот так грубо, заламывая руки и издевательски уговаривая «честью следовать» куда будет сказано и не скандалить для «вашей же, господин хороший, пользы».
Учинить драку с филерами Азеф не решился, но принялся бурно протестовать. Однако филера к такому были привычны. Ловко впихнув Азефа в припасенную заранее закрытую пролетку, они быстренько доставили его в охранное отделение — прямо к самому Александру Васильевичу Герасимову, наконец-то получившему возможность лицезреть в своем служебном кабинете таинственного «господина Филипповского».
Филипповский был желт от ярости, на губах у него пузырилась пена, глаза готовы выскочить из орбит.
— Да как вы смеете, полковник! — уже с порога атаковал он удобно расположившегося за казенным письменным столом Герасимова. — Вы за это ответите! Прикажите вашим людям немедленно освободить меня или...
Он стиснул тяжелые кулаки и грозно шагнул к столу.
— Садитесь, господин... Филипповский, — вежливо предложил ему полковник, указывая на стоящий напротив стола стул.
И, натолкнувшись на этот спокойный и властный голос, Азеф вдруг сник. Когда он уселся на указанный ему стул, лицо его сразу оплыло и усыпалось крупными каплями нездорового пота, губы стали серыми, по скулам пошли багровые пятна.
— Никакой я вам не Филипповский! — все еще продолжал он наступлением, но это были его последние силы.
