Я продиктовал стенографистке последнюю фразу и подпись — «П. Николаев».
— Завтра вызывайте в это же время, — этой фразой каждое утро завершался мой телефонный разговор с Москвой. Я собрался было положить трубку, но стенографистка не позволила мне это сделать.
— Ой, Петя, подожди, подожди, — заспешила она. — Тут у меня записано... сейчас найду... ах, вот что... С тобой хочет поговорить Кондрашин. Соединяю... Говорите...
— Алло! Это ты, старичок? — услышал я басовитый голос Васи Кондрашина, шефа моего отдела.
— Привет, Васисуалий! — отозвался я. — Чего это ты вдруг обо мне вспомнил?
— И не я один. Вся редколлегия тебя вчера вспоминала. Претензии тут к тебе, старичок, у нас появились. Что-то ты в последнее время больше по мелочам выступаешь, на информашках выезжаешь. Крупненького народ от тебя ждет, крупненького и поглубже. Понял?
Возразить мне было нечего. Действительно вот уже несколько недель, как я, увлекшись «делом Азефа», дни и ночи проводил над коллекцией Никольского и рукописью книги, которую считал себя обязанным написать за него, работу же на редакцию изрядно запустил.
— Виноват, — принял я адресованные мне претензии, — постараюсь исправиться, только...
— Что только? — обеспокоился он.
— Занят я тут кое-чем... Вкалываю...
Васе, моему другу и матерому газетчику, объяснений не требовалось.
— Что-то интересное, старичок? Увлекся? — мгновенно ухватил он мой настрой. — А что, как всегда, утаишь?
В этот момент мой взгляд случайно упал на сейф, в котором вот уже несколько дней пребывала в заточении выставленная из посольства коллекция Никольского. И тут мне пришла в голову гениальная и простая, как все гениальное, мысль!
— А я вот возьму и с ближайшей диппочтой тебе кое-что и пришлю. Сам все и увидишь!
— Значит, дело серьезное, — оценил сказанное мною Вася. — Материал-то большой?
— Даже слишком. Только ты сохрани мне все до листочка, договорились? Каждую страничку. Сам можешь читать все, но чтоб больше никому!
— Понял,старичок, сделаю.
(Вася был известен своей покладистостью).
— Так что дней через десять жди толстенный пакетище, почта приходит к нам через неделю.
— О’кей! — завершил он нашу беседу. — Жду.
И положил трубку.
— Значит, до завтра? — опять подключилась стенографистка. — Как всегда?
— Как всегда, — подтвердил я и услышал в трубке гудки отбоя.
Положив трубку, я сразу же принялся открывать замок сейфа. Лишний раз делать это я не любил — слишком долгой и скучной была игра с комбинациями цифр. Но теперь, когда те, кто постоянно прослушивал мой телефон, а в этом не было никаких сомнений, знали, что я хочу отправить что-то серьезное с ближайшей диппочтой в Москву, нельзя было терять ни минуты.
Отвезти все это в посольство было нужно срочно! Я был почти уверен, что события после того, что я сказал Кондрашину, будут развиваться все быстрее и быстрее.
И через два часа уже знакомый читателю посольский референт придирчиво принимал у меня толстенные пакеты для отправки диппочтой в редакцию... В них были все проработанные уже мною бумаги Никольского — рукопись моей будущей книги. Все, кроме таинственного пакета, который я должен был прочесть в последнюю очередь.
* * *
...Запись телефонного разговора между корреспондентом одной из московских газет Петром Николаевым и его редакцией легла па стол Профессора среди прочих донесений, полученных за день.
Несколько раз перечитав перехваченную связь между Бейрутом и Москвой, он вытащил из ящика стола свой личный шифровальный блокнот и принялся за работу. Закончив ее, вызвал оперативного дежурного и приказал немедленно передать подготовленную им шифровку в бейрутское отделение своей службы. И перешел к другим бумагам, чувствуя, что маленький кризис, назревший в Бейруте, взбодрил его...
