Сазонов бредил. Тяжело раненный взрывом бомбы, брошенной им в карету Плеве, он метался в бреду па койке тюремной больницы. Возле него день и ночь дежурили сотрудники Департамента.
— В Вильно... надо спешить в Вильно, — записывал дежурный полицейский. — Вильно... Вильно... Валентин ждет... тетушка и Валентин...
— Валентин... товарищ Валентин... дайте знать Валентину... — записывал другой сотрудник Департамента.
И следователь, которому было поручено вести дело об убийстве Плеве, размышлял: Валентин — такова подпольная кличка Азефа, тетушка — Ивановская...
Казалось бы, нити расследования связывались сами собою, выводили на след преступников. Но следователь не спешил. Покойного министра он недолюбливал, как и многие выученики Зубатова.
«Будь сейчас на своем месте Сергей Васильевич, — думал следователь, — раскрутил бы все в три дня, а теперь...»
А теперь Сергей Васильевич Зубатов вот уже почти год как во Владимире, уволенный в отставку и отданный под надзор полиции по распоряжению самого Плеве. В Департаменте шептались, что после того, как министр отдал приказ о прекращении деятельности «зубатовских рабочих кружков», Сергей Васильевич вознамеривался скинуть самого министра и затеял какую-то интригу с помощью Сергея Витте, всемогущего министра финансов. Но Витте покинул свой пост почти одновременно с Зубатовым. Несмотря на заступничество Лопухина, Плеве не простил Зубатову интриги, расправился с ним жестоко, выгнал с позором, обвинив в выдаче государственных тайн жидомасонам. Начались и гонения на ближайших сотрудников Сергея Васильевича. И теперь в ожидании перемен, грядущих при новом министре Петре Дмитриевиче Святополк-Мирском, следователь не спешил проявлять служебное рвение, и следствие замкнулось на террористе-одиночке Егоре Сазонове. Дальше его следствие не пошло, а приговор суда, учитывая «весну», провозглашенную Святополк-Мирским, решившим «восстанавливать отношения с общественностью», был не слишком суровым — каторга с отбыванием наказания сначала в Шлиссельбурге, потом в рудниках Акатуя...
И все же кончил Егор Сазонов трагически: в конце 1910 года он, протестуя против зверского обращения с политическими, совершил самоубийство. С его смертью на деле об убийстве Плеве крест был поставлен окончательно.
Азеф продолжал лезть из кожи вон, чтобы доказать Ратаеву свою преданность полицейскому делу: с его помощью Департамент был посвящен во все подробности жизни политической эмиграции, знал о всех партийных делах, о всех совещаниях и встречах, о всех партийных решениях и внутрипартийных конфликтах, знал все об эсерах и все об эсдеках, но... ничего о ВО и ее планах.
Действительно, инженер Раскин без устали доносил Ратаеву и письменно и устно, безжалостно отдавая революционеров полиции, особенно тех, кто еще осмеливался становиться у него на пути вроде уже упоминавшихся Марии Селюк и Слетова, которых он выдал за «самых опасных террористов». Рассчитался Иван Николаевич и с «одесской оппозицией». Вся она была отдана, как «руководители Боевой Организации» и «члены ЦК», хотя все это были лишь отбывшие срок ссыльные и политкаторжане, давно отошедшие от практической работы в партии кто по возрасту, кто по здоровью. Так отомстил им Иван Николаевич за попытку поднять против него в апреле 1904 года внутрипартийное восстание.
Иван Николаевич не хотел стоять на месте, понимая, что застой — загнивание, а загнивание — смерть. Надо было завоевывать новые высоты и в партии, и в Департаменте, поднимать себе цену во всех отношениях.
И вот уже Ратаев сообщает по начальству: по мнению инженера Раскина, социалисты-революционеры собираются ставить покушение на царя.
Расчет Азефа безошибочен: после убийства Плеве террор стал жутким кошмаром, преследующим не только сановный Петербург, но и царскую фамилию. Любая информация, связанная с разоблачением террористов, ценилась теперь Департаментом буквально на вес золота.
Мария Селюк и Слетов, отданные Азефом, как участники заговора против царя, а на самом деле бывшие активнейшими противниками террора, оказались надолго упрятаны за решетку.
