Скажу сразу: мы так и не выяснили, кто подмешал в пунш всякую дрянь, да это и не важно. Отмечу лишь, что дело свое он знал прекрасно: видимо, добавил водки, апельсинового кюрасао и дополнительную порцию фруктового сока. Важно другое: на той вечеринке Лавиния впервые в жизни напилась.
А вечеринка, к слову, была грандиозной.
Здесь собрались все влиятельные знакомые миссис Гроций, разве что отца Лавинии не хватало. Особенно хорошо были представлены такие сферы, как искусство, журналистика и государственная служба. Что до политических взглядов собравшихся, то они поражали своим разнообразием — радушие миссис Гроций не ведало идейных границ.
К примеру, здесь были знаменитый путешественник Гарри Паркс, Говард Фитч, писавший для известной изоляционистской газеты, Белла Маккласки, скульптор, призывавшая всех «жить инстинктами», и Лесли Вейл Паккард, автор мастерски написанных романов о капиталистическом обществе.
Начиналось все чудесно. Мебель и стены все того же жемчужно-серого оттенка — правда, обои и обивка регулярно обновлялись, — навевали воспоминания о более спокойных временах. Без споров о политике, само собой, не обошлось, но благодаря действию коварного пунша они стали куда интереснее обычного и поначалу велись весьма добродушно. Так, Фитч с Парксом начали откровенную и трогательную беседу, приведя в восторг всех присутствующих.
Лавиния, как всегда, держалась спокойно и неприметно — полагаю, дети дипломатов учатся этому сызмальства. На ней были черное вечернее платье из атласа, красивое, но, как обычно, слегка «неуместное», и черные чулки — большая редкость по тем временам.
Вскоре я начал замечать перемены в ее поведении. Лавиния больше говорила, вовлекала в беседу все новых людей, причем в ее манерах появилась какая-то непривычная уверенность. Она цеплялась к кому-нибудь и уводила его в сторону.
И пока она втолковывала что-то собеседнику, тот слушал ее с напряженным выражением лица и энергично кивал.
Я отдал бы многое, чтобы узнать, о чем она тогда говорила. Раз я обратился с этим вопросом к Лесли Паккарду. Почти все остальные либо были мне плохо знакомы, либо прекратили со мной общаться, узнав, как гнусно я обошелся с Лавинией.
Сначала Лесли озадаченно молчал, а потом признался: «Бог мой, а ведь ты прав, Кен. Кажется, она и правда что-то мне объясняла — помню, от ее слов у меня в голове прогремел взрыв, земля ушла из-под ног и на душе стало мерзко. Но я ничего не могу вспомнить. Ровным счетом ничего, хоть убей». На его лице промелькнул настоящий, неподдельный ужас.
Если бы ему удалось воскресить в памяти хоть что-то, я бы, глядишь, тоже вспомнил, о чем мне рассказывала Лавиния в тот вечер — ведь я, как и Лесли, позабыл все напрочь. Но кто знает — может, оно и к лучшему?
Как бы то ни было, слова Лавинии возымели действие. Ни с того ни с сего настроение в гостиной вдруг переменилось: собеседники горячились все больше и, сами того не замечая, начали переходить на личности. Но главное, подобные споры просто не могли иметь место в тысяча девятьсот сорок девятом.
Читали о путешествиях во времени? Так вот, ощущение было как от временно́го прыжка: преодолев в одно мгновение путь длиною в десять лет, мы пропустили через себя все грядущие распри, беспорядки и страдания мира. За считаные секунды мы прониклись новой идеологией, на что в обычное время требуется несколько месяцев, и принялись яростно ее защищать.
Представьте, что есть такая штука, как «вино жизни», предназначенное для всего человечества: медленно, капля за каплей, оно вытекает из сосуда. А мы дорвались до погреба, расколотили бочки и принялись упиваться им, больше того, обливаться с ног до головы.
Мы вели себя так, будто в обществе вот-вот случится грандиозный раскол и нам во что бы то ни стало нужно решить, к какой стороне примкнуть. Для обозначения этих сторон мне придется использовать слова «реакционеры» и «радикалы», что, строго говоря, неверно: ведь мы заявляли о своей позиции в отношении событий, которые еще не произошли. Мы защищали идеи, которых пока не существовало.
Зрелище было пугающим. Мы выстроились друг напротив друга, причем состав каждого лагеря оказался весьма неожиданным. Я, например, почему-то встал рядом с «реакционерами». К нам присоединилась растерянная и напуганная Белла Маккласки.
