Мои расшатанные войной нервы снова дали о себе знать, а вместе с ними — и страшные мысли о судьбе человечества, которое сломя голову несется навстречу собственной гибели. Прошлый вечер стал чудовищной аллегорией, разбивающей в прах все надежды на спасение, и в моем подсознании зародилась мрачная теория, а точнее, целая философия, уничтожавшая в зародыше любую мысль о добре, радости и свободе.
Погода же, словно назло моему пессимизму, была восхитительной. Стоял один из тех превосходных деньков, что случаются в Чикаго раз или два в году, когда воздух напоен благоуханием. Лавиния, хоть и надела, по своему обыкновению, черное платье, выглядела свежей и пребывала в отличном расположении духа. Сливочная кожа, гладко зачесанные волосы, сияющие глаза — вот какой была она в тот день.
Мы прибыли к месту назначения. Я припарковал машину, и мы присоединились к небольшой группке людей. Меня мутило, я с трудом держался на ногах, и вездесущий сладковатый аромат лишь усугублял мою тошноту. Мне страшно хотелось прыгнуть в машину и уехать домой.
Но не Лавинии. Настроение у нее было прекрасное, чуть ли не восторженное, точно ее ожидало самое желанное зрелище. Я еще никогда не видел Лавинию такой: она, как школьница, с жадностью впитывала все, что видела и слышала, а восторженный вид «неискушенной провинциалки» заметно — и в каком-то смысле выгодно — выделял ее на фоне остальной публики.
Наконец мы взобрались на платформу, и экскурсовод начал рассказ. На меня накатила новая волна тошноты, я схватился за перила, и мой взгляд скользнул вниз. Мы стояли над длинным, узким коридором с высокими деревянными стенами, в конце которого темнела дверь. Голос экскурсовода монотонно гудел у меня в ушах. Вдруг послышался низкий топочущий звук, словно толпа людей шла по деревянному мосту.
Экскурсовод тем временем объяснял: «…после чего получают удар по голове. Это не больно. Потом они падают в люк, прямо на конвейерную ленту, и пока они лежат без сознания, им протыкают позвоночник. По ленте туши…»
Меня повело, я покачнулся и еще крепче вцепился в перила. Но на этот раз дурно стало не телу — приступ тошноты случился у моей души. Я не мог отвести взгляда от того, что было внизу. Мне казалось, что этот коридор с деревянными стенами — сама жизнь, существа, которых насильно в него загоняют, — люди, а черная дверь в конце коридора — разрушение и смерть. Все эти существа были белого цвета, но сквозь слезы, застилавшие глаза, мне казалось, что они следуют за какой-то черной тенью.
Я ничего не понимал. Я то и дело смотрел на Лавинию, которая с интересом наблюдала за тем, что творилось внизу, — на ее черное платье, прохладно-сливочную кожу, крошечные капельки пота, проступившие сквозь пудру над верхней губой.
И каждый раз на меня накатывал невыносимый ужас. Я опускал глаза — и ужас другого рода сковывал меня, не давая пошевелиться. Мой помутненный разум говорил мне, что я являюсь свидетелем чего-то вопиюще неправильного: как же так — люди, словно покорное стадо, движутся к черной двери, и среди них нет ни единого человека в здравом уме, который бы крикнул: «Стойте!»
Тогда-то я и задал экскурсоводу свой вопрос. А услышав ответ, развернулся и ушел, не сказав Лавинии ни слова и отказавшись видеться с ней впредь.
Говорят, они с отцом снова куда-то уехали. Саймсы не засиживаются долго на одном месте. Куда именно — в Буэнос-Айрес, Москву, Калькутту, Тель-Авив или более экзотическое место — я не имею ни малейшего понятия, о чем ничуть не жалею. Мне и без того хватает причин для беспокойства.
Я больше не чувствую себя в безопасности, понимаете?
Да, я разорвал помолвку с Лавинией, но до того успел слишком многое узнать. А если знаешь столько, сколько знаю я…
Я часто спрашиваю себя: что меня убьет? Стремительно приближающаяся сквозь туман облаков земля — я часто путешествую самолетом — или скользкая лестница? И успею ли я увидеть то, что уготовано человечеству?
Итак, я промямлил свой вопрос. Словно издалека, до меня донесся ответ экскурсовода:
— Ну что вы, сэр, если бы мы просто попытались загнать их туда, пришлось бы здорово помучиться. Задача не из легких. Вопреки распространенному мнению, овцы не так уж глупы, и многие из них сразу бы догадались, что к чему.
