— Вот и хорошо, — не отказалась от его добровольного сопровождения тетя Клаша. — А то на улице темно, ни зги не видно.
— Спички с собой возьму.
— Только, пожалуйста, не зажигалку. Мне там свет излишен, а вы покараулите у входа, чтобы какой мужик спьяну в наше отделение не вторгся.
Под звук откатываемой двери Шурик уснул. Проснулся он от общего взрыва хохота.
Оказывается, тетя Клаша рассказывала о своем небывалом ночном приключении. Витя с Мишей пересказали засоне начало. Остальное он уже слушал сам и помнит все, что там произошло.
От станционных фонарей на перроне почти ничего не было видно. Нужное тете Клаше место как всегда находилось вдалеке от станции в самом конце платформы. Оно состояло из белых стен, исписанных непристойностями, которые в темноте не видно. Крыши над ними не было. Два противоположных входа предназначались для мужчин и женщин. Видимо, над ними были и соответствующие надписи, но в кромешной темноте их нельзя было различить.
— Вы бы хоть спичку зажгли, рыцарь ночной.
— Да я коробку уронил на перроне и поднять се не мог, боясь вас потерять из виду.
— Надо ходить строевым шагом, когда война идет.
— У меня, вы же знаете, Клашенька, ревматизм, освободивший меня от армии.
— От армии, а не от мужских обязанностей. Извольте найти дамское отделение, пока я не скончаюсь от болей в желудке.
— Эй, есть тут кто? — громко крикнул Владимир Васильевич.
— Пошто орешь, паря. Потрогай ручками. Начальство из-за опасности мужской вход забило. Загажено там до невозможности. Чистить некому. Тебя, паря, ждали.
— Значит, дамский вход с другой стороны. Покараульте, чтобы какой-нибудь мужчина не забрел.
Шли вдоль стены, держась за нее руками, пока она не кончилась противоположным входом, куда и нырнула тетя Клаша.
— Милости просим, сударыня-барыня! — послышался тот же голос.
— Сейчас же прочь отсюда! Нахал! Здесь дамское отделение.
— А где они дамы-то? Одни бабы остались. Заходи. Дело житейское, время военное. Конечно, непривычно над окошечком орлом присесть и ножкой не провалиться. На то и песня солдатская есть, — и он неожиданно запел:
— «Взвейтесь соколы орлами!» А ты думала, какими орлами? Вот именно такими, иначе здесь не пристроишься.
— Ты поставил меня в безвыходное положение. Я физически вынуждена, не имея другого выхода…
— Пошто нет выхода? Как вошла, так и выйдешь. Не путевые болтают: «До ворот не дотерпела, под забором баба села». А у меня запоры. Тоже хрен редьки не слаще.
— И от армии отвертелся.
— Пошто так? Это не по-соседски. Без нас поезда на фронт не шли бы. Кто направит?
— А за какую власть погибать ты их направляешь?
— Что власть? Любая власть для того и есть, чтоб побольше красть и драть с тебя налог, хоть ты б и выплатить его не мог.
— Запор, я вижу, у тебя не с той стороны.
— Однако это видишь, а что до тебя — невдомек.
— Это что же? — спросила тетя Клаша, поднимаясь и шурша шелковыми юбками.
— А то, — с задором сказал сибиряк, застегивая пояс, — что «погон российский, мундир английский, сапог японский — правитель Омский».
— Сам сочинил? Или народное творчество?
— Народный я, потому и знаю, что он слагает. А я что? Частушку по деревне пущу. Раньше пел горласто.
— Как бы тебя за горластость не упекли куда.
— Куда упекут известно, а вот куда ты себя упекаешь, сударыня-беженка, то неведомо.
Тетя Клаша вздохнула.
— Давай, провожу до фонарей. Я тут каждую ямку знаю.
— Нет, благодарствуйте, меня ждут.
— Ну, тогда бывай! У меня сапог тоже японский. Нам выдавали. Уже протекают. Портянки, как пеленки.
Кто-то схватил тетю Клашу за руку, и голос Балычева прошипел ей в ухо:
— Как вы могли? Как могли?
— Я б этого так не оставила, — заявила, выслушав все, Леля.
Слова ее утонули в общем хохоте.
