Но всё ж он и добрый человек и посмеяться над ним иногда не грех, и прозвище до сих пор никакое не клеившееся, нынче в самый раз пришлось.
Выстрел этот стал прямо откровением для всех — всё так делает старшина Вершислав — ладный воин — ухватисто, точно, чётко, в самую десяточку. И слова также говорит — молчит-молчит, потом как скажет — всё равно, что пригвоздит: смысл к делу, человека к его рукам, свяжет, сцепит в голове твоей одно с другим, как будто глаза тебе откроет.
Двое — Пловда и Зграбень сошли с коней осматривать и вязать пленённого. Восторженный выстрелом молодой боец Граник подскочил и подобрал счастливую краснопёрую стрелу. Подъехал Вершко, и Горобей и Брыва одобрительно били его по плечам, да по спине, хвалили горделиво и гоготали. Радовался открытой хорошей улыбкой Кудеяр. Прытко чуть не подпрыгивал от гордости.
Объявили ему, что теперь он — Чепель! Вершко ухмыльнулся в русые свои усы — «не обидное… а может и правда…». Подумал о небесной подковке засунутой в сапог. И аж дух захватило.
— Перунов день!! — гаркнул он со всей силы среди радостного гомона, сдавил буланого сивку-бурку пятками. Конь заржал и вздыбился. Дружинные пуще прежнего заорали и засверкали глазами, затрясли оружием, знаменуя успешное завершение ратного труда. Вершко вздымал к небу лук: «Гляди Перун — этот выстрел посвящаю тебе!» Весь десяток орал, гордясь старшиной — вот он ярый на вздыбленном коне, каждому — брат, равный среди них, и лучший.
И даже саксонец забыл о порванной глотке и, стоя на четвереньках, снизу вверх с ужасом, холодящим нутро, смотрел на неистовую ярость, на необузданную силу, кипевшую перед ним. Смотрел, забыв о боли, на мистическую фигуру их вожака на вздыбленном коне с луком, вздетым к небесам, что здесь, казалось, центр мироздания, и вся сила, и вся жизнь сейчас в нём, в этом славянском язычнике… который, видимо, его самого и подстрелил.
После короткого торжества, давши всем немного отдохнуть, Вершко отправил Кудеяра и, добровольно пожелавших, Горобея и Прытко выследить чернявого беглеца. Трое друзей отправились пешком, чтобы поберечь коней, да и лучше различать следы. Другие повернули назад, ведя пойманного саксонца на верёвке. Чернявый царьградец, как видно, сбежал, но ещё и Кудеяр с друзьями не вернулись. А саксонскому «купцу» придётся ответить.
После ночёвки в Соколке, обзаведясь ещё одной лошадью, пленённого сакса-полумонаха поперёк седла связанного полуживого привезли к полудню в Белую Вежу*, во двор князю Любомиру.
К полудню вернулся и князь. Красивый, высокий, статный, молодой, нахмуренный. Обнял жену, поцеловал детей. Позвал всех старших к себе в светлицу, совет держали. Через полчаса, страдая от жары, перешли в большую залу, и туда им привели вора.
Сакс-полумонах к этому моменту представлял собой жалкое зрелище. Совсем весь серый в тон ризы, кольчугу и оружие отобрали, горло замотано тряпицей, тряпица пропитана отварами целебными, но и кровью.
— Кто таков? — грозно спросил князь.
— Хр-р-р… и-и… — ответил лазутчик, корча рожу страдания.
— Да, хорошо ты его подстрелил, Вершислав… хм, Чепель! — усмехнулся Любомир, в свите князя одобрительно закряхтели, зашевелились, — но так он и сказать сейчас ничего не сможет, а? — свита замерла, поглядели на старшину.
— Уйти мог, твоя светлость, не раздумывал я, — отвечал Вершко, свита перевела взгляд обратно на князя.
— Верно всё — князь немного сморщился какой-то своей дальней мысли, — тогда пусть пишет мне ответ, дайте ему дощечку со стилом!..
— В глазах полумонаха мелькнула было разбойная мысль — руки-то сейчас ему развяжут! — но благоразумно затихла, сменившись тоскливым угрюмством — «попался, мол, как же я так попался паскудным этим «дзекарям», как выкручиваться буду сам не знаю». Думал так, поди, всю ночь…
— Кто таков — пиши! — повторил ему князь, когда всё приготовили.
— Рихард Фишер — нацарапал тот славянскими резами на вощаной досочке. Вслух прочитал грамотей-писарь княжий. И пояснил, на всякий случай:
— По-ихнему — рыбак.
— Какого народа сын? — продолжал князь.
— Сакс из Магдебурга, светлый князь, — переводил писарь.
