— Храни Господь!
Дружинники, и не думая ухмыляться, утащили четыре бочёнка в казённые погреба, себе же на обед.
И ездили стражники, и пешком ходили, сопрели сами, коней намучили. День уже пошёл за полдень, как прибежала к Вершко прачка, приходящая в княжий дом, Фёкла. И сказала, что видела, наверно, вора со светлыми патлами в серой ризе с ещё одним чёрным мужиком её своячница — утром рано дворами проезжали на конях мимо дома ихнего, и их собаки облаяли. Ехали за речку на ту сторону, может и на север. А повозки у них не было.
Тогда Вершко — к следопытам, а они как раз на берег речки привели. Кудеяр показал след. След на берегу был чёткий, а за рекою его потеряли и видно не случайно потеряли — путанный был след.
Тут Вершко уже точно понял, что имеет дело с хитрым лазутчиком. Только, что лазутчику надо было в княжьей опочивальне, оставалось непонятно. Выбрав наиболее вероятные направления бегства незваного гостя, Вершко отрядил своих людей скакать до вечера, по дорогам всех расспрашивать. Сам со своим лучшим десятком быстрой рысью отправился по дороге на север к морю, на Неманский торг, в Городно. Откуда, в самом деле, свежая морская рыба? Но поехал не по главной дороге людной через Волковыск, а по лесной более западной дороге, по которой ближе к ляхам утекать.
По пути снова взяли след от двух конников. Они шли на полуночный заход, оставляя Белый Исток слева, а Волковыск справа.
Вот на этой самой малой Городненской дороге, через шесть часов пути без передыху, преодолев около пятидесяти больших поприщ, на подходе к небольшому селению Соколка, и увидели наши охранники на дороге двух конно-едущих мужчин, подходящих под описание.
Сомнений не оставалось. И у преследуемых сомнений тоже не было.
Травеньское* солнце давно перекатило за полдень, уже пошло на заход. Небо же ещё не окрасилось в багрянец. Дождя не выпало третий день, утренний слабенький туман с самой раницы уже растаял в солнечном свете, воздух весь день стоял, и всё измучилось зноем. Спеко̀та* снотворным маревом повисла над землёй, отбивая охоту до всякого дела. И кто мог позволить себе лениться, либо не работать, плелись в тенёк, на речку купаться, сидели дома и пили: кто студёную водицу родниковую, кто травяные отвары, квасы и сбитни, постоявшие в погребах, охолодевшие, смачные. А то просто дремали, отдыхая от трудов, забравшись в ненагретое местечко.
Но не всем мирно сиделось по домам, и благоухание весны не смиряло их души. И жара и духота для таковых не была преградою.
Среди полей по дороге заслышался шум.
Топот коней и человеческая брань, звон и скрежет железа на конях и людях слышались окрест, поселяя испуг в женщинах, и заставляя мужчин проснуться, повернуться, вглядеться и прислушаться.
Ветер гудел в ушах у погони. Всадники скакали по широкой сухой дороге со всей мочи своих тяжеловатых коников. Тут вся масть лошадиная не отличалась буйной прытью, но под криками и ударами людей кони ржали дико и неслись вперёд как сам ветер.
— Сто-ой!!!..!!! Шоб ты сдох!!!
— Ты су… и…, п… тябе!!!
— …ать, твой-уу… на… падзярэм!!! — выкликали многие глотки на славянском наречии, характерно дзэкая, гэкая и шокая, и употребляя спокон века родные всему славянскому миру, а хорошо известные и не только ему, забористые обороты речи. Воздух рвали проклятия и унизительная и грозная ругань. Слова сносило встречным ветром, но души раскалялись и распалялись на расправу, хуже самой погоды. Сердца звенели бесстрашным стальным порывом. Вкус крови, казалось, слышится уже на губах.
Погоня держалась кучно, не рассыпалась, и для селян, цепенеющих от жары, как быстро возникла из зноя, так же быстро в нём и растворилась. Как дивное, но страшное наваждение.
Всадник, летевший впереди всех, наяривал плёткой сильную серую кобылу и часто гокал в такт. На нём была короткая риза, схожая по цвету с серой монашеской, но поверх — кожаная перевязь, нетипичная для слуги Христова, на которой бился короткий меч. Спину его прикрывал небольшой из тройной дублёной кожи с нашитыми бляхами щит, а из щита уже торчали пару метких стрел. Из-под ризы на ладонь вниз виднелась кольчужка.
