Характеры у сестер были разные. Если в словах и движениях Анны угадывались сильная воля, решительность, умение смотреть на все явления прямо, во всей их жизненной непосредственности, то ее сестра, наоборот, была мягкой, мечтательной, сомневающейся, будто все время вставали перед ней распутья и она не знала, какую выбрать дорогу.
Тоня была веселой, доверчивой, увлекающейся девушкой. Но стоило ей обмануться в подруге или в привычном понятии, — начинала хандрить, опустошенная и безвольная.
Тоня хорошо пела и мечтала о профессии актрисы. Анна разубедила ее и посоветовала поступить в химико-технологический институт. Сестра особенных успехов не обнаружила, но училась сносно — «на тройках».
— Ничего, ничего! — ободряла Анна. — Я наблюдала отличников, которые на работе были посредственностями. И наоборот. Ты будешь хорошим инженером. Верь мне. Я редко ошибаюсь в людях.
Тоня жила в общежитии института, но часто забегала к сестре, помогала стирать, готовить, не обижалась на резкие окрики Анны, если делала что-нибудь не так, тайком училась «хозяйствовать».
— Почему так бывает? — спрашивала она у Анны. — Ты вот и чорта могла бы обломать, а у тебя муж тихий, спокойный. А мне так наверняка какой-нибудь «дикий» попадется.
— И поделом! Не будь мямлей, киселем бесхарактерным! — смеялась Анна. — А впрочем, не беспокойся. Когда придет время замуж выходить, мужа я тебе выберу.
Таня вспомнила теперь об этом и с грустью усмехнулась…
Мишин дал Николаю квартиру из двух комнат в новом пятиэтажном доме. Это была, по тем временам, невиданная щедрость: целые семьи ютились в углах.
Марфа Ивановна попросила Тоню взять на себя заботу о Глебушке. Тоня раздобыла кое-какую мебель, прибрала комнаты. В них было пусто, но уютно: следы женской заботы проглядывали во всем.
В кабинете Николая, служившем одновременно и гостиной, стоял письменный стол и над ним на стене висела репродукция картины Левитана «Золотая осень». У окон Тоня поставила старую кушетку, обтянутую полотном, и несколько стульев. В спальне помещалась узенькая железная кровать Николая и деревянная кровать Глебушки.
Тоня работала в химической лаборатории. На заводе кончался эмалит, и вырисовывалась мрачная перспектива остановки производства. В эти тревожные дни все взоры были обращены на химиков: дадут они эмалит — завод спасен.
Тоня изготовила эмульсию, которая явилась исходной точкой для нового эмалита. Начальник химической лаборатории Лазарь Михайлович Сурков был в восторге.
— Вы дали нам ключ, Антонина Сергеевна. А теперь дело уже за небольшим!
Лазарь Михайлович преувеличивал заслугу Тони. Дела оставалось еще много, но такой уж это был человек, восторгавшийся каждой самостоятельной мыслью своих сотрудников и не любивший говорить о собственных работах. Сурков весь день, с утра до позднего вечера, проводил в напряженных и интересных исканиях, на заводе в шутку его звали «колдуном», и если начальника лаборатории вызывали к телефону или на совещание, — он недовольно и растерянно ворчал.
В лабораторию стал наведываться главный инженер.
Долго разговаривал с Лазарем Михайловичем, часто поглядывал на Тоню через голову собеседника. Тоня краснела под нагловатым, самоуверенным взглядом Александра Ивановича; все догадывались о причине внезапного интереса главного инженера к работе химической лаборатории. Эмалит уже изготовили, и теперь внимание завода было обращено на другие участки работы.
Тоне все не нравилось в главном инженере: и его слащавый голос, и вкрадчивая, осторожная походка, и темная бородка «лопаткой», и то наглое, то кокетливое выражение глаз.
«Анна давно бы уже «ошпарила» его, — думала Тоня. — А я не могу. Боюсь обидеть».
А Солнцев, неправильно понимая ее смущение, еще чаще стал посещать лабораторию. Он приглашал в театр, присылал автомобиль, чтобы отвозить ее домой после работы. Тоня неизменно отказывалась.
* * *
На следующий день, как только прибыла на аэродром аварийная комиссия и осмотрела самолет, Ибрагимов вместе с Николаем принялся снимать шумопламягаситель. Они выправили коробку воздухоприемника, приклепали оторвавшийся раструб, выпилили новые хомуты.
