Входим в покинутый получасом ранее холл реанимационного отделения. В этом крыле свет есть. Но тусклый. В пару лампочек. И тот же разгром. Вспоминаю об отце.
– Подождите… Отец…
– Холод, холод… Давайте в отделение. Там позвоните, – торопит Белая.
Подчиняюсь.
В реанимационном такая же картина, как и везде. Но окна, кажется, целы, и потому здесь заметно теплее. Да и неведомый источник прежнего тепла не совсем еще, по-видимому, иссяк. Белая сворачивает в третью палату. Сбрасываю набранный было отцу звонок и иду следом. Останавливаюсь в дверях. Дальше идти нет смысла, да и тяжело. В палате всё вверх дном. Ужасно натоптано, но по-прежнему очень тепло.
– Ко мне? – спрашивает, оглянувшись, Белая.
– Пожалуй.
Соглашаюсь, не имея других вариантов. Еще в коридоре набираю отца. Он берет трубку после десятого гудка, на шевельнувшемся под ложечкой беспокойстве.
– Ты где? – спрашиваю без предисловий, входя за Белой в ее кабинет.
– К метро иду. Толпа. Не слышал.
– Метро? Ты на нем не ездил никогда. Заплутаешь. Взял бы такси.
– Так и иду брать такси.
– А вызвать?
– Да кто сейчас сюда поедет? Выйду на набережную. Должно быть посвободней. Там поймаю.
– Что он тебе сказал?
– Да ничего. Все и так понятно. Лететь вместе с ними я не мог. Ну, а если бы они вылетели нормально, подождал бы минут десять, да спокойно вышел. А так, я с ним все равно не поеду. Он где-то там ждет машину. Нечего лишний раз светиться. Ни ему, ни мне.
– А где ты был, когда все происходило?
– Сначала в фойе. Потом ушел в реанимацию.
– И как?
– Вакханалия. Представляешь, они как охрану смяли, так друг друга бить начали, чтобы в первых рядах оказаться…
– Кто?
– Больные.
– Так уж и били?
– Я и не думал, что так можно бить. Это даже не звериная жестокость, а… Особенно эти мамочки с детьми… Я понимаю, конечно, от любви всё, ради детей… Но… Говорят, от любви до ненависти один шаг. Куда там шаг, это вообще одно и то же…
– Что-то тебя философствовать потянуло?
– Потянет тут, как увидишь такое… Ты-то как?
– Нормально. Мы на третьем были. Там пусто. Сам понимаешь. Только камни в окна летели… Знаешь, сюда Петя едет. Рядом уже. Может, подождешь где-нибудь? Или сюда вернешься? Мы бы подбросили…
– Да уж тридцатка в другую сторону. Ты о чем, доча? Нет уж, сам доеду.
– Ну, как знаешь. Отзвонись, как доберешься.
– Мать позвонит. Не звонила еще?
– Нет.
– Странно. Не похоже на нее. Я-то ее сбрасывал уже раз десять. Никак не угомонится. Ладно, давай. Береги себя. Ты у нас не одна теперь.
– Берегусь. Пока.
Шумит чайник. Белая звенит в шкафчике блюдцами и чашками. Вижу ноут на столе. Подвигаю к себе. Белая поворачивается и с улыбкой спрашивает:
– Проголодались? Должно появиться чувство.
Соглашаюсь:
– Да. Действительно. Пока шли, не обратила внимания.
– И я тоже… Так… Что у нас здесь?
Заглядывает в холодильник. Спрашивает, не оборачиваясь:
– Вы как-то особенно питаетесь или…
– Нет, в первые месяцы плохо было – ограничивалась… А сейчас ничего особенного. Ем почти что все подряд. Что хочется.
– И правильно. Это им хочется. Их не обманешь. Есть пара тортиков черничных. Побалуемся?
– Почему бы нет!
Киваю – и вдруг еще один вопрос – очередное беспокойство:
– Если все возвращается на круги своя, что с тредом? Исчез, как и не было?
Открываю ноут. Он включается мучительно долго. Белая успевает поставить на стол тарелки с тортом и чашки. Экран, наконец, вспыхивает – и снова чудо! Тред идет. Не вчитываясь, отматываю на закладку. Да. Идет. И шел все это время. Они все еще здесь.
«Где? И кто – они?» – спрашиваю себя, но уже не пытаюсь найти ответ. Нет смысла. До ночи диск будет отформатирован. Резервная копия на карте уничтожится вместе с картой. Вспоминаю: «Вода и огонь – лучшее средство…»
Чайник щелкает кнопкой. Белая ждет минуту и наполняет заварник. Отмечаю:
– Не очень удобный вариант… Заварной чай… Для вашей-то работы… Мы там – все на пакетиках…
Кивает.
– Соглашусь. Но… Хоть в чем-то в жизни нужно не спешить… Иначе…
– Что?
– Иначе будет как с моим мужем и детьми…
Колеблюсь пару мгновений, но все-таки уточняю:
– Он виновник?
– Нет. Всё по правилам. Но если бы ехал чуть медленней, то успел бы отвернуть…
