– А как же те, кого они вылечили?
– Поживут здоровыми. Но рано или поздно заболеют и умрут, или попадут в какую-нибудь историю со смертельным исходом… Жизнь конкретного существа временна… Я и прочие только оттягиваем неизбежный финал… Да я, кажется, это уже говорила утром… Что повторяться?
Белая длинным глотком допивает чашку и идет к мойке. Провожаю ее взглядом, невольно натыкаюсь на экран.
когда выходим
сразу
следующая
ага
куда мы едем
где тепло
а где тепло
где мы
Вычисляю станцию. При ней вокзал. Направление – юг. Едут наугад, а все верно. Босым место там, где теплее. Звонит муж. Удивляюсь вслух:
– Быстро.
Белая выключает воду и спрашивает вполоборота.
– Что?
Показываю трубку.
– Муж. Приехал… Да, Петя. Да, да… Поняла. Сейчас выйду… Спасибо за чай.
– Доешьте, – указывает Белая на недоеденный кусочек торта.
– Вы это как врач говорите? – интересуюсь и, не дожидаясь ответа, делю остаток на кусочки.
– Нет. Как хозяйка гостю.
– А… Тогда подчиняюсь…
Доедаю и передаю Белой тарелку.
– Чай тоже допить?
Она понимает мою иронию и отвечает на той же волне:
– Желательно. Но не так принципиально… Чай – вода. Она стерпит.
Тем не менее допиваю и показываю пустую чашку. Белая тут же иронизирует в ответ:
– Вы были бы хорошим больным. Покладистым.
– Нет уж, увольте…
Встаю. Закрываю ноут. Смотрю в зеркало. На лице легкая аллергия. Пятна. Шероховатости. Нервы. Что ж еще…
– Н-да… Так и муж с этой работой разлюбит.
– А он вас уже и не любит, – вдруг рубит с плеча Белая. Ошарашенно оглядываюсь. Она спешит объяснить:
– Он их любит. И вас вместе с ними. Но уже не отдельно. Только с ними. Это нормально. С этим надо смириться. Я проходила. Знаю.
Натянуто улыбаюсь и беру пальто. Белая перехватывает его:
– Давайте помогу.
– Да я сама… Не стоит…
– Не спорьте. Это я уже как врач говорю. В вашем положении нужно делать как можно меньше сложных движений.
– Это сложное движение?
– Больше, чем вы думаете.
Подчиняюсь. Засовываю руки в рукава, но не застегиваюсь. Объясняю на всякий случай:
– Он у подъезда. Не успею остыть.
– Там запрещено останавливаться.
– С его номерами все можно.
– Начинается… – выдыхает Белая. – Идемте. Все можно… Кому можно? Все мы лишь кости и мясо… Уж поверьте мне… Никому ничего нельзя. И чем больше якобы можно, тем больше нельзя. Когда вы все это, наконец, поймете? – вопрошает она, не требуя ответа, и выходит первой. Спешу за ней, но на пути к фойе приемного отделения Белая как будто забывает о моем существовании. Там она сразу протягивает руку:
– Прощайте.
– До свидания. Может, когда и увидимся?
– Вы забываете, кто я. Не дай Бог нам с вами увидеться…
– Хм… В этом смысл вашего «прощайте»?
– Именно.
– Тогда прощайте, Маргарита Анатольевна.
– Прощайте, Юлия Вадимовна.
Приоткрываю дверь и оглядываюсь. Белая, скрипя стекольной крошкой, пересекает фойе. До последнего жду, что она обернется, но она верна себе – прошлого, как и будущего, не существует. Здесь мы похожи. Хоть в чем-то похожи. Мы не оглядываемся.
Выхожу. Воздух пропитан ароматом шоколада. Задняя дверь авто предусмотрительно открыта. Но никто не встречает. Муж у капота распекает вытянувшегося по стойке смирно водителя:
– Сережа, мать твою, сколько раз говорить, не бодяжь топливо – и не будет движок хрипеть, как хрон древний. Ты на кой контракт подписал опосля срочки? Чтобы у меня, читай у страны, ГСМ на карман тащить? Тебе платят мало? Или я тебе мало добавляю? Так я щас добавлю! Да только не в карман, а по башке твоей дурной, слов не понимающей.
Кулак подносится к носу водителя:
– Виноват, Петр Иваныч.
– Ясный пень виноват. Кто же еще виноват? Не сама же она в себя эту дрянь заливает…
Осекается на вздохе, заметив меня краем глаза, и прекращает порку:
– Ладно. На место давай. Герой войны, б… лин…
На неуклюжей переделке заключительного слова улыбаюсь, вспоминая Опалева – в такие моменты все полковники и генералы удивительно схожи.
