— Да, в те времена я относился к себе с омерзением.
— Ну а книга в книге?
— Эта идея почерпнута из навязчивого кошмара. Мне часто снилось, как я бреду по пустыне совершенно обнаженный, иду, изнемогая от жары и усталости, и вдруг вырубаюсь. Ну а когда прихожу в себя — и это, разумеется, тоже во сне, — вижу, что лежу на песке рядом с книгой.
— С какой книгой?
Джессон усмехнулся:
— Это был первый вопрос, который задал мне Штюмпф. На обложке книги не имелось названия. Как не было его и в другой книге, которую я обнаружил внутри. И я всячески пытался убедить себя, что эта странная книга не так уж и важна, что в ней нет ничего особенного. И что вообще вся эта история, весь этот сон ничего не значат, ведь людям часто снятся сны, где они умирают от жажды, видят воду, но им никто ее не дает.
— Ну и что же Штюмпф? Удовлетворился этим объяснением?
— Как бы не так! Он расценил книгу в книге как показатель регрессии, за которым крылось инфантильное желание сохранить то или иное положение вещей навеки. А также как знак недоверия с моей стороны к книгам без названия.
— Но вы же сами говорили, что не любите все незавершенное и непонятное.
— Именно Штюмпф помог мне выявить эту черту и, фигурально выражаясь, вывел тем самым меня из пустыни.
— Последний вопрос. К чему понадобилось менять имя? Почему из Генри Форда Джессона-младшего вы превратились в Генри Джеймса Джессона-третьего?
— Отдавал тем самым особую дань писателю, которого рекомендовал мне все тот же Штюмпф. Считал, что Генри Джеймс своими произведениями укажет мне путь к преодолению летаргии, присущей некоторым молодым людям.
— И что же, получилось?
Джессон кивнул.
— На протяжении довольно долгого времени я был одержим одной лишь мечтой — соединиться узами брака со свободой и знаниями в духе Изабель Арчер. Мне казалось, то был единственный способ спастись от разлагающего душу влияния этого мира утильсырья. Меня так восхитил Джеймс, что я решил взять себе это второе имя.
Я с трудом удержался от упоминания о широко известных неумеренных сексуальных аппетитах этого писателя.
— И все же не совсем понимаю, что означает приставка «третий». Вы добавили эту цифру, сочтя, что она придаст имени элемент аристократичности?
— Да нет. Это, скорее, для размера. Так звучит поэтичнее.
— И как же оценил ваш герб Штюмпф?
— Положительно. Надо сказать, он опубликовал отчеты о наших встречах в одном из медицинских журналов: «Терапевтический эффект изобретения собственного фамильного герба». Он пришел к выводу, что моя «геральдическая автобиография» привела к классическому выявлению индивидуальности. Наверное, так оно и было. Я стал новым человеком с новым именем, защищенным собственным фамильным гербом. И многим из своих нынешних страстей и увлечений, в том числе занятию наукой и собиранию первых изданий, ну, к примеру, таких как «Хроники», я обязан прежде всего Штюмпфу.
Я удивился.
— А откуда вам известно, что «Хроники» — первое издание?
— Должно быть, тот человек с аукциона что-то говорил на эту тему. А почему вы спрашиваете? Разве это так уж важно?
— Он упоминал о последующих изданиях?
— Не припоминаю. Но даже если и упоминал, что с того?
— Неужели не понимаете?
— Простите, нет.
— Мне пора, — сказал я. — И не беспокойтесь. Не стану звонить до тех пор, пока не сделаю какого-нибудь потрясающего открытия.
Я начал поспешно собирать свои вещи.
Джессон спросил:
— А вы захватили с собой зонтик?
— Нет.
— Тогда надо позвонить Эндрю. Вы только посмотрите, что творится на улице.
Я выглянул во двор. По крытой аркаде сбегали струи дождя.
После недолгих переговоров с хозяином Эндрю снабдил меня изысканным английским зонтом с резной ручкой из грецкого ореха.
— Нет, я не могу его взять, — сказал я Джессону. — Он, наверное, очень дорогой.
В ответ он скроил смешную гримасу:
— Что ж, считайте, я вам его подарил.
— За какие такие заслуги?
— За то, что заставило вас вдруг сорваться с места и мчаться в дождь. За проявленное рвение.
