Всему причиной была популярность Гаврилы Афанасьевича. Ну, конечно, и его упрямство.
Еще совсем недавно жили его одностаничники на берегу тихого Дона, в станице Верхне-Курмоярской, а сам он ютился километрах в десяти, в глинобитной мазанке на хуторе Веселом, где был всего только бригадный стан колхоза имени Крупской и стояло несколько грубо слепленных хибарок.
Но была у Гаврилы Афанасьевича слава. Да, да, и не малая слава! На всю округу он слыл первейшим музыкантом-скрипачом. Где только за свои восемьдесят семь лет не играл на своей скрипке старик Маслов!
Существует на Дону обычай: собрания начинать музыкой. Услышав звуки масловской скрипки, народ собирался в клуб. Девчата с парнями затевали танцы, старики садились к стенке, в задний ряд, и смотрели на молодежь.
И вдруг все пошло дыбом.
Появилась какая-то девушка, поставила три палки, уместила наверху что-то вроде бинокля, вычертила у себя на дощечке план и, пожалуйста, говорит:
— У вас здесь вода будет.
Гаврила Афанасьевич даже засмеялся:
— Где это видано, где это слыхано, чтобы вода на горы лезла?
Вечером престарелое население хутора Веселого собралось возле мазанки Гаврилы Афанасьевича.
Заговорил Яков Семенович Астахов, бригадир колхозного поливного участка, худенький старичок со смеющимися глазами:
— Слышал я сегодня в правлении: верно, будет прорыт канал на соединение Дона с Волгой. И будто бы в наших местах произойдет с рекой перемена.
— Что? С Доном?
— Дон вроде как бы и останется, а разольется так, что его и не узнаешь: покуда глаз хватит — море. И будто бы море это — ему уже имя дали: Цимлянское — затопит станицу Верхне-Курмоярскую.
— Брехня! Никогда нас не затопляло, а теперь затопит? — недоверчиво усмехнулся Гаврила Афанасьевич и, стукнув палкой оземь, пригрозил: — Все одно городьбу с бахчей снимать не буду. Зальет вода, а к лету и спадет.
— Оно конечно, — стал Астахов размышлять вслух. — Может, и мечтают Дон задержать, а захочет ли он, батюшка, остаться? — И хитро подмигнул: — Сам на двенадцати гектарах поливного участка водой заправляю. Ох, нелегкое это дело — заставить воду идти по указанной дорожке! Нелегкое!
Все же Яков Семенович Астахов получил от Волго-Дона деньги на переселение и выстроил аккуратный домик, встав третьим на улице, запланированной сталинградским архитектором.
А Маслов тянул с получением денег и не переселялся. И так как все помнили о его славе и забывали об упрямстве, то, глядя на скрипача, не трогались с места и другие колхозные старожилы.
— Не дойдет до меня вода, — уверенно говорил Маслов.
Но дошли уже сюда разговоры о том, как перебирались на новое, высокое место жители соседней станицы Нагавской, члены колхоза, носящего имя героя гражданской войны Григория Родина.
Кто не знает там Екатерины Фетисовой, по прозвищу Лобачиха! Она, прослышав, что новое море скоро будет наполняться водой, всплеснула руками:
— Так неужели же я свой сад брошу? Белосливы свои?!
И даже смотреть не захотела в ту сторону, где одностаничники готовились к переезду.
Первым из Нагавской переселился шофер Спиридон Иванович Алпатов. Он разобрал и по кирпичику вынес русскую печь, подвел под дом большие полозья. Мощный дизельный трактор «Сталинец» впрягся и потянул дом. Народ шел и удивлялся. А дом как ни в чем не бывало переезжал на новое место.
Посмотрел председатель ревизионной комиссии колхоза Мартынов на уплывающий алпатовский дом и закричал:
— Раз пошло такое дело, я и печь разбирать не стану!
И что бы вы думали? Как в сказке «По щучьему веленью», поехала печь вместе с домом из низины на гору!
Председатель колхоза Михаил Тихонович Алпатов после этого, конечно, тоже не стал рушить печь. Но ему было мало этого. И он оставил все цветы на подоконниках.
Больше всего такой фокус понравился девушкам. Они шли следом за председателевым домом, а когда полозья попадали в ямку и дом кренился, взвизгивали и смотрели, не упали ли горшки с цветами. Но цветы выдержали испытание не хуже печки.
