В ответ Наташа поджала свой маленький ротик, завела глазки, как бы прикидывая что-то, и убежденно сказала:
— Нет, он не самец!
5
В ночь с пятницы на субботу она долго не могла уснуть. Все ворочалась, чувствовала то жар, то озноб, поднималась и проверяла, на месте ли деньги. А когда забылась, начали преследовать ее кошмары. В черное оконце, выходившее в крошечный палисадник, кто-то заглядывал, и она догадывалась: режиссер.
Он прислонялся к стеклу, снимал очки — становился безглазым, снимал бороду и бакенбарды, — делался безротым, снимал волосы — оказывался безголовым, стаскивал кожаную мягкую куртку, и оставались одни джинсы, которые легко пролезали через фортку в комнату. Под звуки «Бони М» джинсы приплясывали, выкидывали коленца, приседали, вихлялись, тряслись, а затем, словно поддразнивая, удалялись к входной двери. И тогда Наташа начинала понимать, что ее обокрали. «Отдайте! Это мои джинсы! Мои! Зачем вы их надели!» — кричала она и просыпалась. Но забывалась — все повторялось сызнова. Напрасно Наташа переворачивала подушку, напрасно шептала заклинание, которому научила покойная бабушка: «На море, на Кияне, на острове Буяне, там стоят двенадцать дубов, у каждого дуба двенадцать корней: под этими корнями лежит чугунная доска, под той доской лежит моя тоска…» Режиссер появлялся слова и снова — до самого света…
Похудевшая, уставшая от переживаний, Наташа долго стояла, обтекаемая праздной московской толпой, спешившей в ЦУМ, в Петровский пассаж, в магазины Кузнецкого моста, и с другой стороны улицы разглядывала «Снежинку». Все казалось будничным, как на вокзале. Обычные женщины спускались и довольно быстро выходили, растворялись в людском потоке. «Может, Нина и ее режиссер просто разыграли меня? Взяли на пушку?» — подумала она, набралась храбрости, перешла Неглинную и решительно направилась в «дабл».
…Было тесно, да так, как в воскресный вечер у них в Тайнинке, на танцверанде. Только тут могли танцевать лишь «голубой» танец — «шер» с «машер». От духоты, жара, спертости Наташе все это стало казаться продолжением сна, из которого надо было выскочить, очнуться. Но вот постепенно она стала ощущать жужжание приглушенных голосов:
— Фирменные пакеты… Отдам за файфок…
— Кому кенгуру? По дешевке… Кенгуру…
Выделялся резкий, с хрипотцой и почти детский голосок:
— Клевые блуевые трузера с двумя кокетами на боксайде…
Дама в годах, странно благоухая здесь духами «Клима», тронула Наташу за плечо, выводя из летаргии:
— Есть безразмерные фирменные лифчики… Франция…
— Мне нужны джинсы! Только хорошие! — громко сказала Наташа и тотчас увидала перед собой такую же, как она, маленькую белокурую девушку — очень хорошенькую, с мутными голубыми глазами и мокрым ртом.
— «Врангель»… Как раз твой размер… Ненадеванные… — Наташа узнала ее голос: это она предлагала «клевые трузера».
Не веря удаче, Наташа держала густо-синие джинсы с благородным «лейблом», фирменными швами и натуральной ниткой коттон. Просто из желания продлить удовольствие она спросила:
— За сто пятьдесят отдашь?
— Не бомби фирму, — равнодушно ответила блондинка, забирая джинсы. — И пристегни еще полкуска. Дорого — носи русские, с кисточкой…
Пробиться к кабинке, чтобы примерить, не было никакой мочи. Наташа просто прикинула размер: все подходило как нельзя лучше.
— Гляди, какой зип ломовой? — Блондинка несколько раз раскрыла и закрыла нарочито грубую металлическую «молнию». — Ну что, берешь? А то у меня времени нет тут тухнуть…
Наташа в волнении отсчитала двести рублей.
— Завернем, чтобы не схлопотать наверху, — девушка ловко упаковала джинсы в бумагу с гумовским клеймом. — Поздравляю с покупкой. Держи кость! — И протянула руку.
Когда счастливая Наташа выбиралась из толпы, блондинка оказалась рядом:
— Выйдем вместе…
На углу Кузнецкого моста к ним подошел парень в джинсовом костюме, с негритянски худой фигурой и большим, похожим на Южную Америку родимым пятном на левой щеке.
— Мой мэн, — представила его блондинка. — А я «Врангеля» ей отдала. За два куска.
— Кто тебе разрешил? Ба-ра-ни-на! — прошипел мэн. — А ну, верни ей бабки!
