А Алексей глядел на Инну, слушал ее щебет и думал: «Интересно, каким тоном ты говоришь искренне?» Узнал он это позже, эпизодически встречаясь с Инной, которая то появлялась, то внезапно и надолго исчезала, но с женской самонадеянностью, обнаруживаясь, разговаривала с Алексеем по телефону так, словно они расстались вчера. Перед Новым годом, в суете, в лавине поздравлений какое-то незнакомое существо позвонило ему и стало жаловаться на свалившую ее ангину. Выражая полагающееся сочувствие, Алексей, чертыхаясь про себя, пытался установить, кто же говорит с ним. Он, кажется, поймал знакомую интонацию, назвал имя и после паузы услышал негодующий голос, глубокий и красивый:
— Кстати, меня зовут Инна!
И почувствовав, как жар стыда заливает лицо, Алексей стал выкручиваться, объяснять, что заболела его племянница, звонка которой он ожидал.
В день их знакомства Инна продемонстрировала Алексею не только безусловную интеллигентность, но а дар хорошей хозяйки. Узнав, что ожидается еще жареная индейка, она вызвалась приготовить ее по своему, особенному рецепту. Когда Инна вышла в кухню, перевязавшись Алениным фартуком, Царева между прочим сказала Алексею:
— У нее с мужем примерно то же самое, что было у вас с Аленой…
— А чем занимается муж, — живее, чем полагается, поинтересовался тот.
— Играл в футбол за какую-то команду мастеров. А сейчас сам тренирует.
Из полуосвещенной комнаты, через коридорчик, небольшая, но уютная кухонька была открыта вся. И, присев перед духовкой, где уже томилась индейка в сметане, Инна вдруг поразила Алексея женственностью и грацией сильного, плотного и длинного тела.
Индейка удалась, и Инна с удовольствием принимала комплименты. Она вообще не могла жить без комплиментов — непрерывных комплиментов своей внешности, уму, вкусу, кулинарным способностям. За столом выпила немного, хотя казалось, что участвует со всеми на равных. Царева от мужчин не отставала.
Ее приятель заговорил о трудном искусстве любви, о необходимости воспитывать, даже преподавать — как математику — умение в любви, которое избавит множество семей от трагедии спальных.
— Ах! Большинство женщин в России, даже народив кучу детей, до конца своих дней остаются невинными, — криво усмехнулась Царева, играя алмазным перстнем на пальце.
— Может быть, и большинство мужчин тоже, — добавил Алексей. — И, пожалуй, ко всеобщему счастью. Познание тут не благо, а зло. Неизвестно, до каких пределов оно увлечет. Вы полагаете, техника любви сделает людей счастливыми? Они захотят идти все дальше и дальше. Ну, перепутаются семьями, захотят полной свободы отношений, коллективной любви…
— Не надо трогать такие темы, — с видимым отвращением защебетала Инна. — Я ужасно не люблю, чтобы говорили о чем-либо грязном или неприятном…
Да, эта двадцатипятилетняя девочка с прелестным личиком и фигуркой-карандашиком не желала слышать ни о чем серьезном.
— Говори мне приятное… Как можно чаще! — твердила она затем Алексею. — Ведь женщины любят ушами…
На улице Инна пыталась отказаться от провожания, но Царева и приятель-офицер помогли Алексею переубедить ее. Жила она неблизко, в новом районе и еще издали показала на светящиеся окна в пятиэтажном блочном доме:
— А вот и мое гнездышко.
— Почему там горит огонь? — спросил Алексей.
— Ах, какой вы дурачок! — ответила она, быстро коснувшись его щеки пахнущей французскими духами ладошкой. — Меня ждет муж.
И, уже потянувшись к ней губами, Алексей почувствовал мгновенное отвращение к себе и только поцеловал ее маленькую гадкую ладошку. А потом, мучась виной перед этим незнакомым футболистом, глядел, как быстро и весело бежит Инна пустырем к своему дому.
3
Оказавшись один, Мудрейший старался почаще набиваться в гости — к бывшей жене на площадь Курчатова, к Лене, обитавшей с мужем и дочкой в новом районе, на самом краю Москвы, к Алексею. Глядя в экран телевизора, внезапно начинал говорить о чем-то своем, далеком. О том, как украл однажды с поля несколько картофелин и здоровенный бауэр гнался за ним с лопатой («А догнал бы, так и пришиб»). О том, как у них в бараке, в теплые дни метровым фонтанчиком танцевали по полу блохи.