— А вы не считаете, что ваш брак изжил себя? — вдруг сказала Царева.
— Но ведь мы привыкли друг к другу! — только и пролепетал он.
— У вас не было главного, — тоном врача, ставящего тяжкий диагноз, ответила манекенщица. — Она была всегда к вам холодна, не чувствовала вас, а вы не чувствовали ее. Она мне многое говорила о вашей жизни…
Алексей медленно вошел в Аленину комнату: ее белозубое лицо на календарике за 1972 год, немецкая хельга, купленная еще на Тишинке, зеркальный трельяж с огромным количеством флакончиков и коробочек, широкая тахта… И сотни мелочей и безделушек, которыми обрастал их семейный корабль за тринадцатилетнее плавание. Плавание куда, в какую гавань? Возбуждение начало сменяться злобой, яростью. Маленький будильник показывал первый час ночи. Опять она явится в половине второго! Что же делать? Прощать ее больше невозможно! Но как и чем можно ее наказать? В час ночи он начал стаскивать ко входной двери все тяжелые предметы из комнат: шкафчик, кресла, стулья, трельяж. Ровно в половине второго в замке завозился ключ, еще и еще. Затем прозвучал робкий звонок.
— Алена! — сказал Алексей в темноту заваленного вещами коридора. — Ты знаешь, я не могу, не способен тебя ударить… Хотя очень бы хотел избить тебя… Но я тебя не пущу. Делай что хочешь!
Ответа не последовало. Прошло еще несколько мучительных секунд, загудел лифт, а там слабо хлопнула дверь подъезда.
6
Она не просто нравилась ему, — она была лучше всех, кого он встречал, ревниво сравнивая с ней (отсутствующей или находящейся рядом). А память на тех, кто хоть мельком понравился ему, своей остротой пугала его самого. И сейчас, через двадцать лет, он мог бы узнать ту поразившую его девушку, которая несколько остановок ехала с ним в одном троллейбусе. Вот она вышла, гордо неся маленькую, равнодушно-красивую голову, в юбке-колоколе, мерцая длинными ногами; переломилась в изящном движении, поправляя туфель; и скрылась навсегда в арке неприметного каменного дома на улице Чехова в далеком фестивальном пятьдесят седьмом году…
Только дважды за время супружества испытал он укол зависти, когда облик Алены вдруг потускнел и на короткое время утратил свою привлекательность. Раз в тишинскую аптеку ввалилась шумная компания — несколько ребят и девушка, овалом лица и легкой курносостью напоминающая Алену, но более яркая, зеленоглазая, рыжеватая, с длинной змеиной талией. И Алексей тут же возненавидел всю компанию, пока девушка брала крем для загара, и только старался прочесть глазами, кто из них счастливец. В другой раз он бессмысленно влачился улицей Воровского и еще издали увидел худую брюнетку в неправдоподобно-модной шляпке, смуглое лицо которой что-то сладко напоминало ему, как если бы они не раз встречались. Лицо приближалось, усиливая это впечатление и одновременно удивляя обаянием, мягкостью красоты. Оставаясь внешне таким же расслабленным, Алексей внутренне напрягся, как бы решая немыслимо трудную задачу. Но незнакомка была слишком хороша, слишком нравилась ему, чтобы он мог с ней заговорить. И только пройдя еще шагов двадцать, Алексей вспомнил, узнал ее: это была популярная киноактриса, один из фильмов с участием которой он недавно смотрел. Обычно получалось иначе — увидев героиню фильма, Алексей с тайной, эгоистической радостью убеждался, что там, на экране, она выглядела гораздо привлекательнее.
Что это было — испорченностью мужской породы или его собственным пороком, — он не знал, но, непритворно любя свою Алену, был нацелен на измену, постоянно думал о «других». Когда оказывался на улице один, откровенно пялил глаза, а когда она находилась рядом, поглядывал тайком. Иногда, спеша куда-нибудь по делу, тотчас менял маршрут, если замечал впереди тоненькую фигурку. Догонял и с облегчением переводил дух, видя, что лицо обманывало его фантазию: можно было спокойно отправляться в журнал, где начал работать, или на заседание литературного кружка, который он вел на Дорхимзаводе.
Он не мог, не умел переломить себя, да и его жизненный распорядок по-прежнему оставался таким же, как и до женитьбы. Все приятели — Эдик Храпов, Митя Гурушкин, Павел Тимохин, даже Додик Левин и, уж конечно, Смехачев, — не думали о браке, по-разному заявляя свои права на Алексея. Вечерами, когда он сидел с Аленой в своей клетушке, восхищаясь женой и томясь бездействием, внезапно перед ними возникала в облаке хорошего мужского одеколона роскошная голландского шевиота тройка: сине-зеленоватый в мелкий рубчик пиджак, жилет и брюки — от лучшего портного из ателье ГУМа. Облако рассеивалось, являя Человеческого Кота, чистенького, довольного собой, работающего специальным корреспондентом в центральной газете.
