Последние слова реб Шлойме-Мота произнес не без издевки. Хайкл рассказывал ему, что когда он видит, что в смолокурню заходят раввины и ешиботники, то говорит: «Гости идут!» И Махазе-Авром убегает через низкое окно в лес. Старый просвещенец и меламед считал, что тот, кто так избегает людей, не может быть наставником молодого парня, которому надо указать путь в жизни. Однако, для того чтобы избежать встречи с Вовой Барбитолером, это хороший выход.
Тем временем Крейндл допела еще одну песенку, в которой говорилось, что нынешним мальчишкам не следует доверять так же, как не следует доверять уличным собакам. За это время она переоделась и внезапно появилась расфуфыренная между занавесок, висевших над входом в ее альков. Она была одета в розовое платьице с отворотами и соломенную шляпку с широкими полями. На руках ее были белые перчатки, в руках — белая сумочка, а на ногах — белые туфли на таких высоких каблуках, что Крейндл едва не доставала головой низкого потолка. Реб Шлойме-Мота, сам того не желая, издевательски причмокнул губами. Фрейда, занятая чисткой картошки на кухне, тоже осталась стоять с открытым ртом: средь бела дня, когда все парни и девушки на работе и местечко пустует, так разрядиться, чтобы ходить по валкеникским пескам? Но Крейндл торопилась, словно целая толпа женихов поджидала ее. Она увидела Хайкла и остановилась якобы удивленная, делая вид, что даже не подозревала, что он в доме.
— Только посмотрите, кто тут! Где его не сеют, там он растет, и повсюду он причиняет неприятности. Исроэл-Лейзер говорит про него, что это именно он вместе со своим сумасшедшим главой ешивы заманил в Валкеники того мальчишку, который потом уехал с матерью в Аргентину, а отец мальчишки от горя сошел с ума. Теперь этот тронувшийся умом еврей явился в местечко и ходит по домам, собирая милостыню.
— Горе тебе, раз ты водишь дружбу с этим вором Исроэлом-Лейзером и с его компанией! — крикнула Фрейда, держа в одной руке кухонный нож, а в другой — недочищенную картофелину.
— А с кем же мне водить дружбу, с этим просиживателем скамеек? — поинтересовалась Крейндл, указывая на Хайкла своими белыми перчатками. — Чтоб у меня было столько счастья в этот год, насколько у рабочего паренька больше порядочности, чем у всех просиживателей скамеек вместе взятых!
И перед тем как выйти, она добавила с легкомысленным смешком, что всем назло она пойдет на свидание с кавалером из компании Исроэла-Лейзера.
Не прошло и суток с тех пор, как Хайкл резко одернул парочку у ворот смолокурни, в его ушах все еще звучал окрик Махазе-Аврома: «Сын Торы совсем не отвечает!» Поэтому на сей раз он смолчал и ничего не ответил Крейндл. Отец бросил на него короткий взгляд и тихо сказал:
— Я напишу твоей матери, что нас можно поздравить. Хайкл, напишу я ей, выучился у своего нового ребе важному умению. Теперь он научился, как можно смолчать.
На обратном пути от отца Хайкл остановился на синагогальном дворе. Каждый раз, когда он проходил мимо стоявшей на холме Холодной синагоги с громоздившимися одна над другой крышами и с окнами разных форм, она казалась ему Ноевым ковчегом на горе Арарат. Но на этот раз его голова была занята другим, и ему было не до фантазий. С минуту он колебался, а потом вошел через низенькую дверь в женское отделение синагоги. Директор ешивы сидел в углу за стендером с книжкой мусара, как будто он вообще не выходил из синагоги с тех пор, как Хайкл встретил его там некоторое время назад. Его щеки еще больше ввалились, большие черные глаза сверкали, как драгоценные камни в оправе, — и ничего не видели. Виленчанин вздыхал, как старый еврей, пришедший, чтобы избавиться с помощью заговора от сглаза. Конечно, директору ешивы уже известно, что отец Герцки находится в Валкениках и собирает милостыню. В местечке поговаривают, что именно они двое, директор ешивы и он, довели этого еврея до такого состояния. Так что же ему делать, если этот еврей придет на смолокурню и устроит скандал?
— Что вам делать? — переспросил Цемах как будто со сна. — А что вы можете сделать? Ведь нельзя отрицать, что это мы вдвоем привезли сюда Герцку.
