«Пойду туда. Вспомню Рената».
Ехала и шла пыльными, прожаренными на сковородке солнца улицами в мечеть. «Не буду заходить внутрь. Постою около, посмотрю».
Посмотреть и уйти. Молча.
Дом, где она когда-то поклонилась Аллаху.
Перешла площадь, надменно и весело не глядя на машины, а они возмущенно гудели, притормаживая перед нею, спокойно идущей. Наверху, на крыше мечети, ослепительно, до рези в глазах, сиял в пыльно-голубом небе серебряный полумесяц.
Мимо Алены быстро прошли две девочки в атласных хиджабах – белоснежном и нежно-розовом. Весело переговаривались, смеялись, прикрывая рты ладошками.
Рядом с Аленой шла женщина ее лет, в бедном, совсем не роскошно-шелковом, а из суровой ткани, местами потертом хиджабе. «Стирала-перестирывала много раз… чистый…»
– А ты что без хиджаба? – Татарка разрезала Алену колючими зрачками. – Современная? Думаешь, мулла тебя так пустит? Или – с собой под кофтой несешь? И там оденешь? А на людях стыдишься?
– Нет. Не стыжусь.
– А чего краснеешь? Русская?
Алена растерялась. Старый мусульманин в чалме остановился, разгладил большим кривым пальцем белые усы.
– Ха-рошая жэнщына, русская жэнщына… Хочишь в мэчеть? Хочишь нашу веру принять? Или – паглазэть? Иди сваей дарогой, нам нэ мэшай любить нашего Бога. Мы же тибе нэ мешаим тваего Бога любить. Иди, иди атсюда.
Мусульмане медленно, важно текли в открытую дверь мечети. Суровая мусульманка в нищем хиджабе подарила ей прощальный взгляд. Взгляд этот ясно говорил: «Чужая».
Алена долго смотрела ей в молчащую спину. Как двигаются ее лопатки под темной крепкой тканью.
«Ренат. Вот и вспомнила тебя. Плохо все вышло. Не так. Прости».
РЕБ ЛИПА
На другой день Алена постучалась к соседке, старой еврейке Агари Марковне.
Марковна открывала дверь полчаса, кряхтя и охая. Открыв, снизу вверх уставилась на Алену: старая птица с кривым, длинным клювом, старая болотная птица, перелетная, бывалая. На шее Марковны морщины лежали как бусы.
– Агарь Марковна, – сказала Алена, протягивая соседке завернутый в промасленную бумагу кусок пирога с рыбой, – это вам.
– А это что такое, а?.. А, пирожочек… Да что ты, ой, зачем!.. Себе возьми… заходи, заходи… какая красивая, девонька, молоденькая, ай, а Марковна старый гриб уже…
Старуха проворно выхватила пирог из рук Алены и с наслаждением понюхала его через бумагу.
– М-м-м-м, вкусно-таки пахнет!
– Агарь Марковна, – твердо сказала Алена, беря Марковну за локти и вместе с нею вдыхая запах пирога, – я уж давно не молоденькая. Агарь Марковна, возьмете меня завтра с собой в синагогу?
Марковна так и замерла с пирогом в руках. Старая, тусклая золотая сережка в ее ухе, похожем на коричневый пельмень, мелко тряслась.
– Девонька хочет в синагогу? Русская девонька… хочет в нашу синагогу? А зачем, позвольте спросить?
– Я хочу рассказать людям о Христе.
Алене казалось – она ответила правильно.
Она не ожидала, что Марковна так испугается.
– О… Христе? Да ты что, девонька, дорогушенька, нашим евреям… нашим раввинам – ребе нашим – о Христе вашем, таки да?.. Да ведь они тебя погонят… не-ет, прийти можно, не-е-е-ет, ой, что я говорю, конечно, можно прийти… но только так просто, посмотреть… послушать… ну, как туристочка, ну, ты понимаешь… приходят же, кто интересуется… поглазеют – и пойдут-таки себе дальше…
Алена дышала пирогом, как кислородной подушкой.
– Агарь Марковна. – Она опять сжала ее старческие жесткие локти. – Мне это очень важно. Я не просто хочу. Я должна сказать людям о любви. Агарь Марковна, вы же видите, как все вокруг передрались! Как каждый – своего Бога на себя, как одеяло, тянет! Что-то должно, совсем скоро, наступить в мире другое. Другое… понимание. И другое чувство. И я сама… сама хочу, понимаете…
У нее кончились слова. Она махнула рукой.
Марковна прижала пирог к животу. Крючконосая старая птица, стоя одной ногой в темном невозвратном болоте, кивнула.
– Хорошо, хорошо… Пойдем…
Алена впервые была в синагоге. Здесь, по сравнению с мечетью и церковью, ей показалось темно, сурово. Она, пока раввин пел и читал что-то на звучном, восточном, чужом языке, пахнущем ветром пустыни, думала о том, что вот у каждого народа – свой дом Бога, и каждому народу уютно и тепло в доме том; а чужой народ туда заглянет – все ему не то, все не так. «А ведь хозяева в доме должны быть гостеприимны, щедры… и без лукавства. И любить гостя должны. И делать все ему так, чтобы он чувствовал себя в чужом доме – как в своём. А в святых домах все наоборот. На чужака глядят, как на пришельца. И – отталкивают его. И даже гонят его. Или так, снисходительно, разрешают… службу простоять, вроде как приобщиться. Почему мы все до сих пор, все, вся земля огромная, не придем к Богу одному? Или так лучше, чтоб у каждого народа был – свой? Но ведь тогда опять война, война…»
