– Харе, Кришна! Харе, Кришна! Кришна, Кришна…
– Харе, харе!
– Харе, Рама, харе, Рама…
– Рама, Рама, харе… харе! – пою я вместе с ними.
И протягиваю к ним танцующие, смеющиеся руки.
– Нравится с нами?!
– Да! – кричу. – Радость с вами!
Барабанщик бьет в барабан сосредоточенно. Глаза его остановились на чем-то, что он один видит. И больше – никто. Тот, кто играет на губной гармошке, отнимает ее от губ, весело улыбаясь, смотрит на меня.
– Приходи к нам! – говорит он. – Иди с нами!
Прохожие идут мимо. А кто-то остановился. Таращится на вайшнавов. Откуда Индия, синяя, жемчужная, жаркая, – посреди России безумной? Восток рядом. Восток слишком близко. Россия, полоумная, бедная, затерянная в горах, пустынях и степях азиатская страна.
– Я не могу, – говорю. – Я… Я со Христом! Но я и с вами тоже!
Ухожу, пячусь. Гляжу на них во все глаза. Крещу их легкой, невесомой рукой. Жарко, солнце палит, и пот течет по лицу.
Радость, радость несут они и пьют друг у друга из рук. Зачем их гонят? Зачем над ними смеются? Зачем они сидят в пыли, при дороге, на улицах, где их никто не понимает и никогда не поймет? Каждый сам себе проповедник. Каждый сам себе несет подарок. А что – подарок? А подарок – живая душа. И ничто иное.
Мало кто осмеливается. Все живут закрытые. В коробочках. Никому не нужен никто. Все – деньги зарабатывают, чтобы выжить. В свою, родную нору спешат, на иглах да в лапках грибы-ягоды тащат. А эти – плюнули на тленное, на минутное. Живут в вечности. Среди жаркой пыли и уличных грязных сугробов. Среди насмешек и зубоскальства и бесчувствия.
Кто нужнее всего Господу? Тот, кто не нужен людям.
СТАРУХА И АЛЕНА
– Бабушка, вы в этом доме живете? Я тут немного посижу рядом с вами… Отдохну.
– В этом, да, здесь. Ну… отдохните.
Молчание. Недоверие на морщинистом, надменном лице.
Ясные такие письмена: «Отстань, не знаю, кто ты такая, и не хочу знать».
Я смотрю на носки своих стоптанных сапожек.
– А… церковь тут рядом с вами есть?
– Церковь? – Брови ползут вверх. Седые, вытертые жизнью, молью лет побитые брови. – А зачем вы спрашиваете?
– Это важно.
Старуха на мгновение теряет дар речи.
«Почему важно? Зачем важно?» – спрашивают изгибы мучительных морщин на мыльно-оплывшем лице.
– Ну… на соседней улице. – Вздыхает. – Да я ведь туда не хожу.
– Почему не ходите?
Опять надменный, уничтожающий взгляд.
– Не хожу, и все.
И выпаливает, может, сама и не хотела, а вылетело:
– В бога не верю.
Я выпрямляюсь. Так же, как когда-то перед точным выстрелом, все мышцы напрягаются, глаза видят точно, четко: всю картину мира – в одной точке. В прицеле.
– Почему не верите? Ведь Он знает ваше неверие!
Вздергивает седой головой в пестром шелковом платке.
– Ну вот еще! Выдумки!
– Это не выдумки. Бог есть, и Он настоящий. Ведь Он воскрес и ради вас тоже.
Старые, усталые глаза насмешливо, надменно прищуриваются.
– Почему это – ради меня? С чего это вы взяли?!
– Потому что Он спасал вас всегда. Вытаскивал из опасности. Когда вы были на волоске от смерти – Он протягивал вам руку.
Лицо старухи меняется. Опадает, валится вниз; это обвал, камнепад лица. Серая пелена подергивает секунду назад издевательски-надменные холодные глаза.
– Откуда… вы знаете?.. – Голос из громкого, победоносного превращается в растерянный шепот. – Я ведь… действительно… в реанимации была… – Студень щек дрожит, зубы стучат, веки дергаются, плывут, ползут. – Зять когда… дочь мою избил до полусмерти… и мне – раны – ножом нанес… Я думала – не выживу… А там, в больнице…
Замолкает; переводит дух; я жду, когда она заговорит снова.
– Там одна медсестричка… верующая, что ли?.. У постели моей сидела… трубочки такие у меня в носу торчали… так вот она – за меня – молилась… вслух, я слышала…
Я улыбаюсь старухе.
– Вот видите. Она за вас молилась. И Бог услышал ее. Он увидел вас. Помог вам. Он вам жизнь спас. А вы не хотите Ему помолиться. Не можете? Вы все сможете.
Пока она сидит на лавке в потрясении – надо все резко оборвать, встать, уйти.
Дать ей побыть наедине со своими мыслями.
С Богом, который – рядом с ней, с нами, рядом с колченогой лавкой – стоит.
Встаю. Светло, печально улыбаюсь старухе.
