И, приблизив голову к голове потрясенной бабенки, сказала тихо, сама удивляясь пришедшим словам:
– А если бы я – была – вашей матерью? И я сама бы вам это все привезла? Вы бы не отказались ведь, да? Мы все родные… – Она вздохнула и еще раз, вслушиваясь в свои слова, повторила: – Мы – все – родные.
Повернулась. Пошла прочь.
Быстро, быстро пошла. «Она тебя не догонит, тяжело ей бежать».
– Стойте! Как вас звать! Адрес, телефон оставьте!
Алена шла быстро, почти бежала.
У подъезда сидела баба Валя Егозина. У нее вечно слезились глаза. Она глядела ими, полуслепыми, на солнце. Бабе Вале Егозиной оставалось жить на свете всего ничего. Может, год, а может, месяц. «Два понедельника мне жить», – говорила соседям она и беззубо, беззвучно смеялась.
Алена остановилась перед бабой Валей. Баба Валя не видела Алену – почуяла.
– Здравствуй, Аленушка, солнышко! А я вот, видишь, матушка, еще живая! Зажилась на свете… да все не прибирает Господь.
– Погоди еще, баба Валя, успеется. Давай тебе капелек глазных куплю в аптеке? Я мигом!
Она бежала до аптеки бегом и из аптеки – бегом. В кулаке зажат пузырек.
Запрокинула старухе голову, осторожно закапывала – в каждый глаз, как велено было аптекарем – по две капли. Старуха блаженно, как кот, жмурилась.
– Вот и славно… вот хорошо…
– А-а-а-ах! – Баба Валя поморгала, утерла нос ладонью. – Эка хорошо-то! Будто бы табака нанюхалась… Нюхала я раньше, с дедом моим, когда дед был еще жив… Болгарский нюхали, сладенький… Экие капли-то отличные! Я как прозрела…
Старуха часто-часто заморгала.
– Ах, Аленушка! Да ты же солнышко…
– Хорошие капли? Вот и капайте. – Сунула пузырек в сухонький кулачок старухи.
– Да ты стой! Экая! Погодь… А сколь я тебе должна-то?
Алена обернулась на пороге.
– Нисколько.
Потянула тяжелую дверь на себя.
Иван вечером с работы пришел. В лицо матери поглядел – и не узнал ее.
– Мать, что такая счастливая? – спросил, сбрасывая башмаки грязные. – Ты часом не влюбилась, мама, а?
Алена смутилась, откинула со лба седеющие пряди.
– Нет. Не влюбилась, сынок. Вернее, влюбилась.
– Как это понимать? Шутишь со мной, да?
– Не шучу. Я влюбилась в людей.
Иван непонимающе глянул. Лицо совсем детское стало.
– В людей? В каких еще людей?
Он заглянул еще раз в ее лицо.
– А-а. В людей, ну да. Я тебя, мам, такой никогда не видел.
– Еще увидишь. Ты теперь такой меня будешь видеть всегда.
– Ну это здорово. Мам, у нас есть поесть?
Обнял ее, зарылся носом ей в волосы.
– Мамка моя, у тебя волосеночки совсем поседели.
– Зато у тебя – темная ночь.
Алена потрепала сына за волосы. Он сейчас коротко стригся.
Пока Иван ел, Алена сидела и смотрела на него. Гляди, пока не наглядишься. Может, наглядеться не успеешь.
Вот оно. Она поняла. Успеть. Надо успеть.
«Времени мало, надо успеть. Времени очень мало».
Алена обихаживала в своем доме, во втором подъезде – стариков Алексея Варламова и Анну Павловну Житомирскую; в четвертом подъезде – бабу Люсю Голубеву и бабу Валю Егозину; через дом – безногого Ростислава и еще его друга, горького пьяницу Вовушку Дементьева; еще слепую бабушку Веру Вячеславовну Гордееву, старика Федота Федотова с соседней улицы, защитника Брестской крепости, с глаукомой на обоих глазах, и его соседку Ариадну, что сидела в кресле и тряслась, как в судорогах, и подмигивала, и рожи корчила – такая у нее была неизлечимая болезнь, хитрое название ее Алена не запомнила. Ариадна вскоре умерла – на руках у Алены; когда умирала – Алене прямо в лицо смотрела. «Ты же золотой человечек, Алена, ох, спасибо тебе… на том свете помнить буду… твою заботу…» Алена вытирала у Ариадны со лба пот носовым платком, давала ей пить. «Хорошо, что не в больничке ухожу… хорошо, что дома… спасибо, родная!..»
Они называли ее – «милая», «родная». Они радовались ей, как дети, ее старики.
Умерла и баба Валя Егозина. Алена была рядом. «Доченька, не вызывай никакую «Скорую»!.. Толку от нее как от козла молока… Я – с тобой хочу… вместе… вот так… Держи меня за руку, крепко держи… вроде как ведешь меня… и ты – так – меня проводишь туда…»
Баба Валя сильнее сжала ее руку, и Алена вспомнила, как умирала бабка Наталья. «Человек не должен уходить один. Человек рождается одиноким и умирает одиноким; никто за ним вслед, вместе с ним, не пойдет; но рядом, когда уходит, должна быть живая душа».
