Она сама попросилась. Беспечная такая. Веселая. Глаза горят синими огоньками. «Я доберусь. Ты не ходи за мной! Здесь остановка рядом, не бойся, еще маршрутки ходят! Да мне на них наплевать, тачку поймаю!» Меня целует, губы горячие. «Все, бегу, сейчас твои сменщики придут!»
Ребята пришли в двенадцать ночи. На Леньке Смуглом лица не было. Он уже был не смуглый, а белый. «Ванька, там… девчонка валяется. Холодная. Не дышит уже».
Мне показалось – я не живой голос Ленькин, а радио слушаю.
Побежали мы тут же. И правда, лежит. Лицом вниз, руку под голову подложила, будто спит. Ногу только неловко подвернула, и ступни так странно вывернуты.
Куртку сняли. Сережки из ушей вынули – синенькие, под цвет ее глаз, крохотные сережки. Я их целовал час назад, и сережки и ушки ее зверюшкины, кошачьи. На горле следы пальцев страшных, чужих. «Вань, да она уже все! Вань, милицию вызывай…»
Вызвали, а что толку?
«Ты не ходи за мной!»
Я все равно пойду за тобой. С тобой.
Я сам ее хоронил. Ленька Смуглый и Игорь Чудик мне помогали.
Я опускал ее гроб на ремнях в глубокую могилу, поглубже мы выкопали, почва здесь глинистая, мягкая, по весне дождями размывалась, и ворочал в голове камни мыслей: два… или три раза мы были с ней? Три… или два? Не помню. Не помню.
Встал перед закопанной могилой на колени, прямо в грязь, в желтую мокрую глину, захватил глиняный ком, мял в пальцах, и нежной была земля, будто ее мягкое, податливое тело.
Она мне не успела про себя рассказать. Ничего.
Как рыдали, стоя у могилы, ее мать и отец! Я старался на них не смотреть.
Они же все равно не знали, что я был ее парень. Что у нее был парень могильщик.
А потом мы на троих распили бутылку дешевой водки. Чудик ругался: паленую водку покупаем. А Ленька смеялся хрипло: водка плохой не бывает, она бывает только хорошей или очень хорошей.
МАТЬ АЛЕНА
Алена шла по улице, и длинная черная юбка хлопала ее по щиколоткам.
Навстречу ей шла, медленно плыла беременная молодая баба.
Алена, преодолевая веселый страх, шагнула к брюхатой бабенке и сказала:
– Вкусненького хотите? Вам полезно сейчас.
Бабенка остановилась. Ее подкрашенные глазки быстро, опасливо обежали Алену.
– Извините, я спешу…
А сама никуда не шла, и глазки все бегали. Алена как можно ласковей улыбнулась брюхатой бабенке.
– Да ведь не спешите… а гуляете. У меня… сноха беременная, вот как вы. Хочу сделать вам приятное. Зайдемте в магазин? Вот, рядом…
– А вы не сумасшедшая? – спросила бабенка.
– Нет, – весело сказала Алена. – Я – от всей души!
– Как-то странно все…
– Жизнь – странная штука.
Брюхатая бабенка вдруг светло улыбнулась.
– Ну, зайдемте! А ваша сноха… она что, далеко? Вы что, скучаете?
Продуктовая лавка пестрела поросячьей рекламой. Бабенка, задыхаясь, с трудом взобралась по лестнице. «На сносях, скоро родит». Они замерли перед прилавком, полным яств.
– Чего вам хочется? Заказывайте.
Бабенка покосилась на продавщицу, потом на Алену.
– Ну-у-у-у… я не знаю… нет, мне правда стыдно…
Алена нежно, бегло погладила круглый живот бабенки.
Продавщица насмешливо, выжидательно смотрела на них обеих.
– Ну-у-у-у… да нет, не надо, я сама куплю… ну-у… вот изюм ем все время… и еще – соки фруктовые пью… разные… вот последний месяц икру ем красную…
Алена крикнула продавщице:
– Килограмм изюма! Три баночки икры! Только чтобы камчатской! Три коробки соков, разных, сами подберите! В ваш пакет!
– Ой, что вы, с ума сошли, – прижимала руки к щекам бабенка, – ну это уже вообще…
Не уходила, у прилавка стояла.
Продавщица все погрузила в черный хрусткий пакет, протянула Алене. Алена, не глядя, вытряхнула из кошелька деньги. Бабенка таращилась изумленно. Она не понимала, что происходит. Алена сунула пакет с едой ей в руки. Какое-то странное блаженство лилось в нее, как вино в стакан.
– Ешьте на здоровье.
Бабенка прижала пакет к животу.
– Да ну что вы!
– Отойдите от прилавка, – зло-весело сказала продавщица, – мешаете работать.
Обе вышли на солнечную улицу. Бабенка в последний раз попыталась вернуть пакет Алене.
– Возьмите… дорогой подарок…
– Это не подарок, – серьезно сказала Алена, глаза ее смеялись, – это – гостинец.
