Вернеке подняла кверху руки с таким видом, будто она хотела благословить коронованного дракона за то, что из грозных уст его вылилось слово прощения и утешения.
Вдруг царь, простившись со всеми, величавым движением вышел из комнаты, оставив присутствовавших в глубоком недоумении. Но соседи заметили, что по дороге было оставлено несколько солдат из царской стражи, которые внимательно следили за дверями гостиницы «Роз».
Сидя на пиру, окруженный своими женами, сановниками и мнимым курфюрстом, царь внезапно пришел в веселое расположение духа, поднял бокал и воскликнул:
— Сильный, всемогущий Господь, покори окончательно врага Своего, повергни его во прах, дабы он был затоптан конями и раздавлен колесницами, и снова воздвигни Свой Сион! Аминь!
Все присутствовавшие от глубины сердца повторили «Аминь!» Зазвенели кимвалы, запели флейты. Царь в третий раз поднял бокал и промолвил:
— Сердце мое радуется и преисполнено хвалы Господу. Одного только недостает мне до полного счастья. Где моя невеста с Ливана? Она замешкалась на вершинах Сенира и Гермона, — на горах, где обитают леопарды и львы. У меня шестнадцать королев, но лишь одна у меня благочестивая голубка. Где же она, голубка моя?
Елизавета недовольно отвернулась. Дивара, с нахмуренным челом, беспокойным взором искала царя. Но он обводил ласковым, приветливым взором своих гостей и не удостаивал ее ни одним взглядом. Прочие царицы молча слушали царя. Одна из них немного наклонилась вперед и, положив руку на грудь, казалось, спрашивала: «Не я ли это, о, мой повелитель?» Царь между тем воскликнул:
— Встань Родеус, обер-гофмейстер моих цариц! Возьми лучшего коня из моей конюшни, покрой его попоной скакуна, на котором ездит возлюбленная наша Дивара. Собери царицыных драбантов и приведи сюда торжественно, с сиянием и музыкой, мою невесту Анжелу, дочь живописца Людгера! Головой своей ты отвечаешь за мою голубку.
Обер-гофмейстер встал со своего места и, не сказав ни слова, поспешно вышел. Елизавета, услышав имя Анжелы, приняла обиженный вид. Дивара до крови прикусила себе губы и с трудом удерживалась, чтобы не убежать из-за стола. Остальные жены Бокельсона сидели неподвижно, как истуканы. Вдруг на конце стола поднялась мрачная фигура и приблизилась к царю, как раз в то время, как он, пресыщенный пиром, встал с престола.
— Так ли я слышал, царь Иоанн? — раздался грозный голос Герлаха фон Вулена. — Анжела… О, мой государь и повелитель!.. Девушка, которую ты обещал мне. Ведь это было бы…
Ян дружески ударил его по плечу и сказал:
— Герлах. Герлах! Страшись меня. Подумай, что мне известны все твои проделки. Ведь я могу, когда угодно, предать тебя в руки правосудия. Лучше возьми награду, чем принять смерть. Я тебя осыплю золотом. И, чтобы сейчас же тебя удовлетворить, я предам в твои руки твоего заклятого врага. Когда прапорщик Фолькмар, возвращаясь из Вольбека, завтра или послезавтра явится сюда и будет просить о впуске, я его тебе выдаю головой. Если ты застрелишь и его, и Рамерса-изменника, который придет вместе с ним, то этим исполнишь заповедь Господню и желание царя. Еще скажу тебе на ухо: этот Ринальд — злейшее существо в мире и вполне заслуживает смерти… Молчи и действуй! Окажись достойным моей милости.
Недовольный дворянин и царь углубились в тихий разговор, а музыка призывала к танцам. И ликование царило вокруг: полные забот люди легкомысленно предались веселью.
Положение епископа мюнстерского казалось более без выходным, чем когда-либо. Наконец оправдалось мнение, что судьба безжалостна только к малодушным; но мужественным борцам она время от времени улыбается, хотя и не дает им воспользоваться плодами победы. В бессильном гневе на проклятие, по-видимому, тяготевшее над его оружием, граф фон Вальдек едва успел удалиться в свой замок, как к нему явились посланные, приглашавшие его от имени всех князей и владетельных особ Рейна на дружественное и важное совещание в Кобленц для заключения нового союза, чтобы окончательно поработить восставшую столицу Мюнстерской области. Герцог Грубенгаген сам явился с посланными, чтобы сломить сопротивление или нерешительность епископа в случае, если бы он отказался принять предложение владетельных особ, уже ранее состоявших в союзе с ним, но затем отпавших от него. Однако последняя ночь послужила хорошим уроком гордому графу и настолько сломила его обычную неуступчивость, что он немедленно согласился на предложение рейнских князей и без всяких проволочек отдал приказ готовиться к путешествию в Кобленц. Среди этих спешных приготовлений ему вдруг доложили, что какой-то босоногий монах, в сопровождении кустоса Зибинга, настоятельно желает его видеть.
