Глава IV. Царственный сват
Царь Иоанн провел всю эту ужасную ночь на площади, окруженный телохранителями и избранной кучкой молодых, слепо преданных ему ремесленников. Роттман все время читал молитвы, Петер Блуст возносил к небу свои жалобные мольбы, полные жажды мщения. Царицы, стоя на коленях перед Бокельсоном, били себя в грудь, рвали на себе волосы и пели псалмы, насколько это им позволяли их заплетающиеся от страха языки. Все находились под гнетом одной ужасной мысли: все были убеждены, что наступил их последний час. Молодые воины сидели в злобном молчании, скрежеща зубами от досады и гнева, что царь не разрешал им броситься вперед и принять участие в самом разгаре битвы. Ян понимал и разделял их отчаяние, но неспособен был разделить их мужество и презрение к смерти. Когда исход битвы был еще не определен и победа, как легкомысленная кокетка, склонялась то на ту, то на другую сторону, царем вдруг овладели такой страх и раскаяние, что будь он в открытом поле, он обратился бы в постыдное бегство. Но здесь, на Сионской площади, на глазах народа, который мысленно покончил уже все земные счеты, царь был вынужден сохранять спокойное выражение лица и казаться вполне уверенным в победе. Улучив удобную минуту, он протянул стоявшему у его лошади шуту Гелькюперу отточенный кинжал и сказал:
— Брат мой, как только неприятели возьмут город и проникнут на эту площадь, заколи меня этим кинжалом!
Вслед за такой робкой просьбой, он громким голосом отдал приказание:
— Братья! Если злой дух победит, без всякого сострадания убейте всех царских жен, дабы они не попали в нечестивые руки!
Услышав такое варварское распоряжение, царицы потеряли всякое самообладание, полумертвые от страха лежали они на полу, ожидая дальнейших событий.
Когда же, с наступлением зари, приступ прекратился, доносившийся с поля битвы шум утих и один за другим являлись гонцы с известием о победе, повелителю Сиона все дела представились совершенно в другом свете. Он уже не думал об опасности, не чувствовал епископских мечей у себя в груди: он снова вдохновенно говорил о своих пророчествах и о предсказанной им защите, ниспосланной самим Господом: он хвастался своим спокойствием в часы ужасного испытания. Стража и телохранители, освободившись от мучительной неизвестности и ожидания, отвечали ему громкими кликами:
— Да здравствует победоносный Иоанн Лейденский! Да здравствует наш храбрый царь!
Женщины, не чувствуя более холодных лезвий голландских топоров у своих голов, радостно возглашали хвалу, честь и благодарение своему повелителю. Только Елизавета и Дивара таили в глубине сердца тяжкую скорбь. Насколько Елизавета презирала тирана за его трусость, настолько же ненавидела его Дивара с того часа, как он, с такой жестокостью и легкомыслием, сделал ее жизнь игрой простого случая.
Царь сел на трон, чтобы пред лицом всего народа выслушать донесения возвращавшихся воинов и принять заслуженные им, по его мнению, приветствия и поздравления своих храбрых воинов.
Его окружала варварская свита — бледные женщины с распустившимися волосами, в роскошных нарядах, поблекших до неузнаваемости от ночной передряги и непогоды; слуги палача в красной одежде, с грязными топорами; заспанные рейтеры с развевающимися султанами, в промокших куртках, верхом на клячах с взъерошенной гривой, которые ржали, соскучившись по стойлу. Христофор Вальдек едва держался на ногах от голода и усталости; лишенный последней надежды, он со страхом ожидал, что Ян выместит на его жизни неудавшуюся попытку епископа. Жалкие лица членов думы и канцелярии, их растерзанная одежда и всклокоченная борода свидетельствовали о страхах мучительной ночи. Все это составляло жалкую, но удивительную картину.
Подобно тому, как после маскарада толпа переряженных разбегается, услышав великопостный звон, усталая от распутства и танцев и облитая вином из трактиров и водой из желобов высочайших домов, бродит по негостеприимным улицам, покуда ее внезапно не застает рассвет и не обнаруживает в ее дурацких лохмотьях всю наготу ее глупости — так сошлась толпа придворных и бойцов на площади. Но оборванный народ кричал: «Победа»! Изможденные лица пели торжественные гимны. Пестрая толпа ликовала так неистово, как будто Сион уже покорил весь земной шар; возвращавшиеся наездники размахивали зелеными ветвями как победители. Правда, храбрецы были ранены и окровавлены; но они смеялись над своими ранами; их одежда висела лохмотьями; но их зазубренное оружие изрубило в куски неприятельский череп. Они не чувствовали голода; они насытились битвой; они не чувствовали жажды; они напились крови епископских солдат. И когда царь хвалил и поздравлял их своими восхищенными устами, они отвечали ему победными песнями и восторженными кликами с таким хвастовством и обожанием, величанием и раболепством, как некогда римские преторианцы, кричавшие своему солдатскому императору: «Царствуй долго и сделай нас, наконец, свободными! Победа была неизбежна, но ты обязан ею нам! Бог был с тобою и явил свидетельство твоего посланничества! Будь почитаем и счастлив, но пусть настанут дни золотого царства, а то мы не будем тебе верить!» Таковы были возгласы героев. Царь ласково раскланивался перед ранеными, перед иступленным оружием и развевающимися ветвями, перед гордым приветствием храбрецов.
