Ян спокойно выслушал этот план и сразу понял кроющиеся в нем хитрые козни.
— Пусть будет по-твоему, мой брат, — ласково ответил он. — Завтра мы опять выступим вместе перед народом, Роттман созвал их на праздник примирения; Дузентшуер воспламенится и возбудит в умах мысли о новом правлении, причем каждому будет казаться, что это его собственная выдумка. Мы объявим имена новых правителей государства и вынудим согласие у пораженной толпы. Конечно, хорошо было бы присоединить еще к этому кое-что вроде чуда, которое потрясло бы народ и дало бы ему высокое мнение о нашем могуществе.
— Я уже изготовил кое-что, — быстро отозвался Маттисен. — Ловкий лазутчик донес мне, что большая толпа жаждущих крещения выступила в поход из Голландии в Мюнстер. На этот раз они вооружены. Лазутчик пошел опять на разведку, и, как только донесет, что голландцы идут по его пятам, мы сами отправимся в лагерь неприятеля и вызовем его на бой. Когда епископские приверженцы увидят себя среди двух огней, они будут побеждены и оставят за нами поле битвы. Победа будет приписана нашему геройству, и мы — у цели.
— Аминь, мой брат! Вот моя рука.
— Искренно и чистосердечно, без обмана?
— Так же искренно и чистосердечно, как ты подаешь мне свою.
— Хвала Господу, соединившему нас, Ян. Прошу тебя завтра, как только засияет день, непременно быть в доме Книппердоллинга!
При прощании обоих апостолов тысячелетней империи, с той и другой стороны дано было немало обещаний. Маттисен поспешил на собрание верующих, которые он ежедневно, с наступлением вечера, устраивал в своей квартире. Ян позвал своего стража, доброго Петера Блуста.
— Пойдем со мной скорее к старому Дузенштуеру, — обратился он к нему с нескрываемым удовольствием. — Я немедленно должен поговорить с ним.
И пророк, в сопровождении Петера Блуста, отправился к богатому варендорфскому старейшине в Ницинкский монастырь с тем, чтобы побывать там раньше, чем разойдется собрание Маттисена. Вялость, которую напустил на себя лейденский пророк, совершенно оставила его и уступила место лихорадочной энергии, с какой отныне он и пошел к своей цели.
Глава IX. Падение Маттисена
Под окнами Анжелы, едва обрисовываясь в утреннем тумане, проходило погребальное шествие. Ни колокольного перезвона, ни священников — ничего, что требует церковный устав. Одно лишь похоронное пение многочисленной толпы провожающих сопровождало печальную процессию. Простой нетесаный гроб, даже не прикрытый черным покрывалом, торопливо несли к месту последнего упокоения. Убогая обстановка и непристойная суетливость толпы наполнили душу Анжелы горьким чувством. Прислонясь головой к холодному стеклу окна, она промолвила:
— Это злую долю несчастной Елизаветы хоронят они. Мир этому праху! Она много выстрадала в жизни!
И что-то, похожее на удовлетворение, прозвучало в речах Анжелы.
Людгер стоял за спиной дочери и расслышал ее слова.
— Смотри, Анжела, как бы не случилось чего-либо худшего. Все житейские испытания ниспосылаются нам свыше! Следует терпеливо сносить удары судьбы, а не пытаться пересоздавать ее с безумной дерзостью.
— Раньше вы говорили иное, — отвечала Анжела, строго взглянув на отца. — А теперь вы проповедуете терпение, и только потому, что собрались подвергнуть меня жестокому испытанию. Но знайте, отец: при всем моем послушании, я никогда не изменю религии и не соглашусь загрязнить таинство брака. Вы можете запретить мне последовать влечению моего сердца, но оставьте мне за это мою свободу.
Художник в замешательстве опустил глаза.
— Анжелочка, — проговорил он несмело, — ведь я забочусь только о твоем счастье. Дворяне забирают силу, господин фон Вулен, как храбрейший из мюнстерских вояк, наверняка будет первым из первых. А что даст тебе Ринальд? Латынь да шпагу?
— Я не ожидала от вас, отец, таких суждений. Но скажите откровенно: вы отказали Ринальду от дома? Не правда ли?
— Что за мысль, Анжела? — спросил рассерженный художник. — За кого ты меня считаешь? Да разрази меня… Ничего, ничего, я не стану божиться, но я был бы свиньей, если бы оскорбил этого честного малого… потому что… потому что ты его любишь. Нет, мастер Людгер не мужлан и помнит добро… Наоборот, не далее, как вчера, я сказал Ринальду, что его посещение доставляет мне огромное удовольствие, хотя для тебя у меня и есть другой на примете.
