— А какие пирожки едал я в Дуйциньшане! — вздохнул Понеже.
— Да, господа, да, молодые господа: беда, ерунда, белиберда, — сказал Пьеро.
Они шли за трофеями. Их манили брошенные уехавшими домики. Один к одному, под серенькой китайской черепицей, они стояли, утопая в садиках, и хранили много всякого добра, не поместившегося в ящики, чемоданы и баулы. Иначе быть не может.
Домики охранял японский городовой. Вон он, тонконогий паук. По наследству от русского городового он лузгал семечки. Его звали Кането, и мальчики его ненавидели. Это Кането, выполняя японский план, открыто торговал наркотическими сигаретами-конфетами и чистым зельем. Бояться ему было некого, и он обнаглел.
К нему ходили потрепанные русские юноши из Модягоу, в основном дети белых офицеров, подопечные мерзкого Коти Родзаевского, фашиста и бандита.
Проходя мимо Кането, гимназисты издевательски-отважно сказали ему: — Конничива!
— Здорово! — ответил он по-русски и глянул подозрительно. Чистенькие сопляки, они не походили на его клиентов. Выказывая им презрение, он почесал в промежности.
— Педераст! — сказал Аляска. — Вы не находите, господа?
— Находим, — ответили ему хором.
Скоро он пойдет глотать свой рис. Они расселись в сквере, высылая на него очередных дозорных.
Мимо пробегал рикша. В его седоке они признали Мишу Родненького, родственника Чики. Несмотря на ранний час, с Мишей, музыкантом-виртуозом, была его балалайка в дорогом, расшитом золотом чехле.
— О, Мишенька! — им было приятно называть Мишенькой этого «почти гениального» взрослого человека, кумира харбинской публики.
— Куда вы, Мишенька? — окружили они его, — полдень, а вы при инструменте — как это?
Родненький не ответил. Он сказал Пьеро: — А вы, юноша, остроумны. Ваше ревю меня насмешило. Я пошлю ваши стихи Аминаду Петровичу. Бон Анимадо!
Он кивнул на Чику. Сосницын чуть не взвыл от восторга. О нем узнает Дон Аминадо! Чика покровительственно обнял его за плечи.
— Но прошу вас, — продолжал Родненький, — в виду дальнейших событий… пощадите меня, если сможете.
Непонятно, но лестно.
— Так куда же вы в полдень, Мишенька? — переспросил Бестер Китон.
Виртуоз опустил голову.
— На чай, — выговорил он, — на чай к ихнему консулу. Они будут квакать, а я буду балалакать… Хорошо быть гимназистом, молодые люди!
Миша Родненький простой был русак. Он достал дорогие папиросы и угостил гимназистов. Чика, кичась родством, взял три и потрепал Мишу за плечо.
Рикша дернул далее. Родненький опаздывал.
«И на лбу его всплыл булдырь», — грустно высказался Пьеро, любитель русских сказок.
Кането смылся. Они ходили по брошенным домам: там валялись игрушки, комиксы, кипы газет, местных и выписанных из СССР. В одной газете был портрет Сталина. Они долго его разглядывали.
— Скотина, — сказал Понеже.
Видя, что не все готовы с ним согласиться, во всяком случае, безоговорочно согласиться, Пьеро плюнул на портрет и наступил на него каблуком. Он посмотрел на Ираклия.
— Правильно, — сказал Ираклий.
Все посмотрели на Ираклия. Он покраснел.
— Никому не говорите, — сказал он, — мало ли что… Папа его знал, в юности встречался с ним в Кутаиси. Говорит, что хам, грабитель. У него одна рука парализована, левая.
Гимназисты были поражены. Помолчали. Про руку — впечатляет.
— Уж вам-то, коли так, возвращаться в Союз нельзя, — сказал Хунхуз.
— Никому нельзя, — пылко сказал Ираклий, — поверьте. Папа говорит: наш на троне — всем амба.
Каждый что-нибудь да нашел. Коперник отхватил перочинный ножик с пятью лезвиями, а Бестер — сломанный радиоприемник. Он ликовал: в его потомственно-золотых руках приемник подаст голос уже сегодня.
Неожиданно нарисовались конкуренты, мальчики из Модягоу. Известная компания, бесстыдно называвшая себя каппелевцами. Их было шестеро. Они увидели вышедших из домика Алешу и Осю и отвесили им подзатыльники. Не зная броду — не суйся в воду. На шум выскочили товарищи, и Пьеро на славу оправдал свой титул Бокс. Самозваных каппелевцев гнали до Ажикейской, до самого торгового дома Чурина, и Пьеро приложился по разику к каждому. Науку драки знал он один, но этого хватало — в задачу товарищей входило вязать противников, цепляясь за их руки, и Сосницын торопливо обегал пару за парой с воздетым кулаком.
