Отец открыл и закрыл рот. Петя переступил ногами и осторожно прислонился к стене. Почему Лариса, любящая мать, не следит за Петькиной гигиеной?
Он неделями носит одно и то же — эти джинсы, эту зеленую толстовку, слишком для него просторную. Сколько дней он носит эти черные носки? И голова у него немытая, и руки перемазаны в цвета радуги, и под ногтями траур по детству.
— Ты должен понимать, что у большого корабля — большая труба и высокий дым, — сказал Сосницын, — меня должны рисовать и лепить, в том числе. Это имидж.
— Ты не Пушкин, папа, — возразил Петя, — и ты живой. Живи, пожалуйста.
— Ты бы лучше ногти подстриг, малыш, — сказал Сосницын, волнуясь, — мать тебя совсем забросила. И вот, извольте — ты меня учишь жить. Измайлов несчастный для тебя авторитет, отец — выскочка, так? В общем разрезе?
— Евгений Николаевич здесь ни при чем, — сказал Петя, — а что я маму сутками не вижу, так это она тебе подражает, из кожи лезет. Себе на бюстик зарабатывает, вероятно.
Сосницын подпрыгнул, замахал руками.
— Я ее заставляю? Да я ей твержу день и ночь, чтобы занималась семьей, занималась тобой!
— А пустое это, что толку ей твердить, если ты ее уже зомбировал карьеризмом своим!
Петька картавил.
— Ты меня не любишь, — сказал Игорь Петрович.
— Я тебя люблю, я без тебя умру, — сказал Петя.
— Ты меня не понимаешь, Тебя куда-то унесло.
— Это ты меня не понимаешь. Это тебя унесло.
Помолчали. В такую минуту можно услышать, как в дальней комнате жужжит одинокая муха, а на кухне капает из крана. Но мухе неоткуда было взяться, а роскошные краны, что не по карману иному президенту, не протекают. Слушать было нечего.
Петька приготовился заплакать, Игорь Петрович — выпить стакан водки.
— Я ничего не выкинул, не сломал. Отнес в гараж, пусть полежит, — неожиданно сказал Сосницын.
Петька заплакал. Сосницын обнял его, и Петька прижался к нему. У него и на затылке в светло-русых волосах имелось пятно из синей пасты, занесенное туда измазанной чешущей рукой или протекающей чешущей ручкой.
— Слушай, Петя, — сказал отец, — ну, ты ведь хоть немножко… сожалеешь, что ты сделал?
Петька прижался к нему сильнее и ответил: — Нет.
Что ж, пусть так. Петя вырастет и поймет, что бюст — это и награда, и броня. Он не собирал хлопок на рассвете. Он не снимал сандалии, выходя из школы, не берег их, чтобы они прослужили до поздней узбекской осени. Однажды он поймет, от каких зарубок на душе защитил, уберег его родной отец. А пока подождем, уступим. Уступим?
Лопнула струна. Но Петя проявил характер. У Пети Сосницына, в свои четырнадцать лет совсем ребенка, есть характер, то, о чем мечтал уже встревоженный его малохольностью отец. Откуда? От отца. Значит, однажды он сам принесет бюст из гаража.
«И были дети у него все боевые, и правнуки были, не одному чужому козлу хвост накрутили».
Сапожник Ты Фа Сян жил в слободке Зеленый Базар, в самом ее устье, сразу за парком Железнодорожного собрания. Восемь питомцев Достоевки единодушно подозревали его в том, что он и есть харбинский Джек-потрошитель.
Внешнее добродушие китайца заметно контрастировало с его внимательными ледяными глазами. Чудо природы — черные глаза, которые можно и нужно назвать ледяными! Любезность Ты виделась показной, нарочитой, зато правдивой была зловещая отточенная пластика, с которой он оперировал своим холодным оружием, режущим и колющим, полосующим и протыкающим.
Подозрение пало на Ты Фа Сяна после того, как попадья Агния Ивановна, матушка Васи Благодатского, стала свидетелем одного пари на Пристани. Тут еще нужно проверить, что Ты делал на Пристани, зачем забрался в чужой район. Дьявол-китаец поспорил о разделке арбуза с каким-то жалким русским морфинистом, из числа позорящих русское имя. Надо было видеть, как Ты распластал громадный цицикарский арбуз своим крошечным сапожным ножичком: вжик-вжик-вжик, и дело в шляпе. Причем арбуз эффектно распался на куски-лепестки, а в середине обнаружился граненый аленький цветочек с легкомысленным венчиком.
Китайцы-кули сначала ревели, согласно его движениям, «Гооо-о!», а потом унижали морфиниста (он успел только расколоть свой арбуз надвое и разрезать себе ладонь) демонстрацией согнутых указательных пальцев.
