Закрытый двор дома для избранных, в котором проживали Сосницыны и другие видные представители ермаковской знати, был сам по себе оазисом нового мира. Его окружала высокая, легкая на вид стена из желтых и коричневых кирпичей; с двух сторон, в проемах, выходящих на параллельные улицы, сквозили решетки с электронными замками. Чугунные решетки узорились — их рисунок подсмотрели в Петербурге, на каких-то известных воротах на Екатерининском канале. В середине просторного, мощеного квадрами двора набирали рост два тополя, между ними залегли солнечные часы с витиеватостями, такие украшали партеры в парках дворянских усадеб двести лет тому назад. Въезды в гаражные соты были декорированы под старинные конюшенные, над ними и между ними к стенам прикрепили металлические дуги, хомуты и прочую упряжь, они блестели черным лаком, как адский инвентарь для пыток грешных душ.
Дворовые фонари повторяли своих собратьев, сторожащих Мариинку.
Все это делалось на заказ, в разных городах, и стоило жильцам заслуженно дорого. Сосницын потратил на обустройство двора уйму времени и мозгов. Ему помогал в этом областной прокурор, теперь уже бывший, он был, конечно, на подхвате, зато отношения у них сложились правильные.
Получилось настоящее шик-маре, и, входя, возвращаясь в свой двор, всем дворам на заглядение, Игорь Петрович постоянно вспоминал это энергичное выражение из поздних сказок: шик-маре! И оглядывал дом и вспоминал еще: «И он состроил себе дом: что голуби по шелому ходили — с неба звезды клевали».
Он постоял минутку у подъезда, ревниво поискал приметы нарушений порядка, не нашел их — и был доволен. Среди соседей попадались вчерашние живодеры, дикари, но, кажется, он сумел вымуштровать всех, и взрослых, и детей.
Было жарко, лето разгонялось, и листва на тополях уже помутнела. Свежеполитый двор дышал. Надо сказать дворнику, чтоб в жару поливал тополя, подумал Сосницын и поднялся к себе.
Сын в летней школе, жена должна была уехать на студию и пробыть там, по ее словам, до вечера. И подходяще.
Он открыл дверь и увидел себя. То есть свою ростовую контурную фигуру, с какими фотографируются в парках. На груди двойника красовался знакомый орден Дружбы и незаслуженная звезда Героя России, на шее — крестик чужого ордена Почетного легиона. Двойник стоял, вытянув руки по швам. Собственное лицо Игорю не понравилось как несколько самодовольное. Оно смеялось.
Фигура высилась в глубине прихожей, в углу, отражаясь в парадном зеркале напротив, так что Сосницыных получалось даже трое.
Сосницын захохотал, присоединяясь к хохочущим двойникам. Привет от домашних был оригинальным, неожиданным, величальным.
Он прошел в гостиную, и глаза его разбежались. И прошиб пот.
Шутка-комплимент перерастала во что-то, очень похожее на издевательство Собственно бюст, который ему так хотелось увидеть, бронзовел на переднем плане, но он почти терялся во множестве других изображений Игоря Петровича — скульптурных, живописных и фотографических, разбросанных по всему пространству гостиной и ее стенам.
Бюст пластилиновый, неестественно-разноцветный (уши, к примеру, синие), грубо вылепленный, с огромным носом, составлял пару творению скульптора Кичухина, ухо к уху, и пародировал его наглым образом.
Небольшая статуэтка из серого пластилина высилась на обеденном столе: Сосницын в венке, в тунике, в виде античного бога с вознесенной к небу правой рукой. Не очень, чтобы похож, но с огромными ногами и носом.
Четыре поясных портрета — фото — в английском костюме, в ковбойской рубашке, в марионеточном военном мундире — глядели на него с четырех сторон.
Недурная акварель — голова, похожая на голову Игоря Петровича, но с почему-то завитыми кудрями — была прилеплена к двери в комнату сына.
