— Или ты уже Петьку не любишь? — понесла Лариса.
Сосницын положил трубку. Не может такого быть, чтобы они дожили до старости вместе. Не получится.
Бог знает, что хотел сказать Петька этой выставкой.
Одно или другое — да вот «ври-ври, может, и правда». Трещина.
Он взял, наконец, бюст в руки — и от его тяжести, твердости почувствовал большое уважение к себе. Да, тяжела ты, шапка Мономаха, как говорится.
Лег боком на диван, подпер голову рукой и разглядывал бюст, поставленный им перед диваном на паркет, под солнечные лучи.
Это я! Это я, Петька! Бронзовая голова была правдоподобна до мелочей — рельеф лба, крылья носа, складки губ — все как у живого хозяина, и даже вихорек на затылке и мелкий детский шрамик под левой бровью были подлинными.
И голова сияла, искрилась, словно излучала силу, энергию. Император! Идущие на смерть… того-сего. Надо Кичухину…
И вдруг стало жутковато, и как-то осозналось, что такие покушения на вечность даром не проходят. Он посмотрел на свои руки и ноги и представил, как они на глазах чудовищно твердеют, превращаясь в бронзовые, и застывают навсегда. И космический холод бежит от ног, добирается до сердца, до мертвой уже головы…
Сосницын повертел своей живой еще головой и лег лицом к спинке дивана, ткнув в нее для надежности живым коленом.
Бюст космонавта-ермаковца Дунаева давно стоит над Березовым озером, а космонавт Дунаев жив-здоров и собирается в Гималаи, несмотря на почтенный возраст.
Шалая тучка накрыла солнце, и в гостиной погасли краски. Это почему-то заставило Сосницына снова повернуться к бюсту. Бронзовое лицо нахмурилось, ушло в себя, глазницы спрятались в тени. Что такое?
Лицо не узнавалось, лицо отчуждалось, и поневоле Сосницын подумал, что с этим человеком одну тропу не разделишь.
Так бы и должно быть, таков Сосницын, но был в этих мыслях сторонний и досадный привкус, мораль, будто за Сосницына сейчас думал другой человек и судил его, и Сосницын, выходит, с ним соглашался. Это что же — раздвоение личности? Наваждение — от пустяка в погоде?
А Петя не об этом ли думал? Предатель.
Сосницын встал и прошелся по квартире, щурясь на своих двойников. Он взял в чулане большой пластиковый мешок и принялся складывать в него все эти пакости: аккуратно снимал со стен портреты, сворачивая их в рулончики, пластилиновые изваяния обернул газетами в несколько надежных слоев, бронзовый бюст засунул в наволочку. Двойник из прихожей в мешке не поместился и торчал из него, видный по шею с французским крестиком. Сосницын надел на него пакет, превратив в обреченного на убой заложника.
Еще полчаса Игорь Петрович поработал мокрой тряпкой, смывая отовсюду следы клея. На обоях остались пятнышки, но они просохнут, наверное.
Вынося увесистый, раздувшийся мешок в гараж, Сосницын думал о скорой встрече с сыном. Он ему ничего не скажет, ни полслова, словно ничего не произошло — и посмотрим, как поведет себя сын. Кого ты хочешь повалить, сынок?
Но бюст — надо ли было выносить бюст? Не означает ли это капитуляцию? Оставить бюст? Бюст вернется, но не сейчас, решил Игорь Петрович. Бюст, за который уплачены бешеные деньги, побудет в гараже, пока сын — чтобы сын — осознав, что оскорбил отца, не понял его, не попросит сам вернуть его на место. И он должен понять и попросить.
Вернувшись из гаража, Игорь Петрович почувствовал зверский голод, усиленный незнакомыми переживаниями. Надо поесть, «когда человек поевши, рахманьше будет». Обычно Сосницын без труда ограничивал себя в пище, не ужинал лет пятнадцать.
А тут прошелся по холодильнику, как Мамай, съел столько, сколько съедал в былинные калымные дни на свежем воздухе. Тогда, бывало, он убирал по два котелка пшенки с тушенкой под полбуханки хлеба.
Сегодня он ел другую, достойную его положения еду, но вспоминал годы молодые, и, кажется, на кухне запахло свежетесанным деревом и смолой.
Что значит напереживался! Сын, родная кровь, довел его до объедения. Позор!
Правда в том, что многократные попытки вызвать у себя сокрушительный, бульдозерный гнев не удавались, сменялись растерянностью. Ярость пыхала и гасла, как зажигалка с остатками газа. Слишком необычный, негаданный противник вызвал его на дуэль. И Сосницын, как ни пыжься, был значимо беззащитен, как были беззащитны перед ним ермаковские государевы люди.
