Но Ольга была не просто женщиной, которой сейчас представилась возможность расквитаться с давней недоброжелательницей, но и великой княгиней, которой вскоре предстояло не на жизнь, а на смерть бороться за право на власть и за будущее своего единственного ребёнка. Для этого ей необходимы были союзники, и она не должна была упускать ни одной возможности их приобрести. Сколько завоевала бы Ольга дополнительных друзей, займи сторону Круглихи и Свенельдихи и добейся осуждения Красы? Ни единого, ибо несколько десятков боярынь и воеводш, поддерживавших обвинительниц девы, давно определились в своей любви или нелюбви к великой княгине, и результат сегодняшнего судилища нисколько не повлиял бы на их дальнейшее отношение к ней. Зато, прояви беспристрастность и вынеси справедливое решение, Ольга приобретала немало новых сторонников, поскольку Красе симпатизировал весь присутствовавший на суде люд, в том числе молодые дружинники, чьё участие в возможной будущей междоусобице могло оказаться решающим.
Правда, всякая жена могла оказать влияние на мужа, но явившиеся на майдан боярыни и воеводши были в возрасте, когда перестали быть ночными кукушками, способными перекуковать дневную. Несколько из них были с мужьями, и те, судя по их выкрикам и бросаемым на Красу и Свенельдиху с Круглихой взглядам, относились к происходившему совсем иначе, чем их жены. И если этим убелённым сединами и умудрённым житейским опытом боярам и воеводам и могла что-нибудь накуковать ночная кукушка-зозуля, то лишь такая, как Краса.
Но даже не будь Ольга женщиной, чья гордость некогда оказалась уязвлена воеводшей, и не великой княгиней, нуждающейся в приобретении друзей и союзников, она всё равно не встала бы на защиту Свенельдихи и её сообщницы Круглихи. Ольга была христианкой, а посему обязана творить добро и справедливость.
— Дева Краса, — обратилась Ольга к ведьмочке, — ты слышала, в чём тебя обвиняют. Что молвишь в своё оправдание?
— В оправдание? — удивлённо спросила Краса. — Я расскажу правду о том, что привело всех нас троих сюда, а ты, великая княгиня, решай, кому из нас следует оправдываться. Жена воеводы Свенельда давно питает ко мне неприязнь, хотя в случившемся с ней и мужем она должна винить в первую очередь себя. Она забыла, что женщина никогда не может позволить себе быть равнодушной к семье: вначале она борется за её создание, потом за её сохранение и лад в ней, в противном случае она рискует оказаться одинокой или брошенной. Это и случилось с женой воеводы Свенельда, хотя она и продолжала жить с мужем под одним кровом. Поначалу она пыталась извести меня с помощью старух чародеек и злых заклинаний-наговоров, однако это ей не удалось. Когда же мой приёмный отец и я стали жить в тереме воеводы Свенельда, она замыслила разделаться со мной собственными руками. Она долго размышляла, какой для этого избрать способ, и решила использовать против меня мои же украшения со смарагдами, которые я ни разу не надевала до того, как оказаться в тереме её мужа. С этой целью она тайно сговорилась со своей приживалкой Круглихой, дав ей горсть серебра, и давно знакомым судьёй-головником, запросившим с неё триста шелягов[118]...
— Это злостный навет! — выкрикнула Свенельдиха. — Она клевещет на меня! Я не позволю...
— Замолчи! — остановила её Ольга. — Я выслушала тебя до конца, теперь черёд говорить деве. Продолжай, — обратилась она к Красе.
— Сразу после сговора на подворье воеводского терема появилась вдова сотника Ингвара, бражничавшая доселе целую неделю с хазарскими купцами на Подоле, и прилюдно начала ходить вокруг меня кругами, пяля глаза на мои украшения. Утром следующего дня она попросила меня снят! колты и позволить ей рассмотреть их. Я выполнила её просьбу, после чего вдова тут же исчезла с подворья и вскоре заявилась в терем с судьёй-головником и двумя стражниками. Судья сообщил, что вдова сотника Ингвара обвиняет меня в умыкании её украшений, а посему, покуда не будет установлено, кому они принадлежат, он вынужден отобрать драгоценности и держать их у себя. Мне и вдове надлежало на следующий день явиться в полдень на суд со своими послухами и видоками
