Дед, подумал Тезей. Ты же купишь доктора? Ты вцепишься в него руками и ногами, ты дашь ему всё, чего он ни попросит. И знаешь, я с тобой соглашусь. Я не учёный, не политик, я — человек действия, и доктор Прокруст предлагает мне оружие.
— Вы дочь Миноса? — доктор впервые обратил внимание на Ариадну. — Ваше фото висит у прокурора в кабинете. Передайте отцу при случае, что наши деловые отношения пришли к логическому завершению. Сам я вряд ли захочу продолжить общение с господином прокурором… Вы слышите меня? У вас что, шок?
Ариадна встала с ковриков. Держалась она с неестественной грацией, как профессиональная танцовщица. Лицевые мышцы подергивались невпопад, взгляд расфокусировался. Тезей вздрогнул. Он знал эти признаки с пяти лет. Мальчик врывается к деду, намереваясь похвастаться новым корабликом, и вместо деда мальчика встречает Слепая.
Ариадны здесь больше не было. Был Неистовый.
Тезей шагнул вперед и упал на колени. Он ждал от прокурорской дочки чего угодно — пустится в пляс, сделает сальто, зайдется диким хохотом, начнет пожирать искалеченный труп Синида — но от себя он не ожидал ничего особенного, и зря. Трогать регулярную аватару в момент одержимости было опасней, чем дергать тигра за усы; впрочем, Тезей не успел прикоснуться к Ариадне, а Неистовый не обратил на Тезея ни малейшего внимания. Все тело прошибло внезапным жаром, как если бы в зале включили кондиционер на экстремальный обогрев. Из пор хлынул пот, ручьи, реки пота. Этот потоп лишил Тезея последних сил. Ему почудилось, что он — ребенок, выбравшийся на берег из моря, из соленой воды, где просидел много дольше разрешенного, несмотря на окрики родителей — и вот строгий отец грозит ему пальцем, обещая порку. Позже Тезей убедит себя, что слабость навалилась сама, как итог перенапряжения, что Колебатель Земли здесь ни при чем, убедит и даже поверит в свои аргументы, но не до конца, и вообще, это случится не сейчас. Сейчас же Тезей молился о том, чтобы удержаться на коленях. Колени остались последней цитаделью, какую стоило оборонять, потому что больше всего на свете ему хотелось свалиться на бок и свернуться в позе зародыша, сунув в рот большой палец.
Одновременно с ним упал на колени доктор Прокруст. Доктор силился что-то сказать, губы его шевелились, но всё не могли родить слог, звук, словно горло Прокруста схватил спазм, а может, доктор в один момент разучился говорить. «Функции, выполняемые височной долей доминантного полушария, — услышал Тезей, понимая, что галлюцинирует, что Прокруст не имеет отношения к озвученному и услышанному, вернее, имеет, как мишень имеет отношение к стреле на подлете, — это возможность понимания произнесённых слов и понимание того, что видимые предметы могут звучать. Для полушария, не являющегося доминантным, функциями височной доли являются распознавание голосовых интонаций, музыки и ритма…»
К чему это было сказано, Тезей не знал, но Прокруст захрипел и схватился за голову.
Он плотно прижал ладони к вискам. Впору было поверить, что у него прорастают рога, причиняя доктору невыносимые мучения, и надо силой остановить их рост. Сила не помогла: рога росли внутрь, загибались, заострялись, и когда острия сошлись, через рога пропустили ток. Мозг Прокруста усадили на электрический стул, но смерть медлила прийти за осуждённым. Содрогаясь от животного ужаса, Тезей следил, как доктора бросает то в жар, то в холод. Биение вздувшихся жил на шее, ясно видимое со стороны, напоминало авангардистскую ораторию: пульс частил, замедлялся, возвращался к норме, срывался в тахикардию, делался ровным и редким, как у йога в глубокой медитации. Белки глаз налились кровью, в следующий миг кровь рассосалась, белки пожелтели, желтизна сменилась перламутровым блеском. С телом творились изуверские чудеса: мышцы напрягались и расслаблялись в самых невообразимых сочетаниях, каменели в судорогах, текли киселем, причиняя Прокрусту мучения, которые доктор мог выразить лишь хрипом, еле слышным хрипом, не прекращающимся с первой минуты явления Неистового.
— Не надо, — вдруг произнес доктор. — Хватит.
