Но моим планам не суждено было сбыться. Как только я собрался уехать домой, меня окликнул самый сопливый оперативник, выскочивший из дверей подъезда.
— Подождите! Постойте, пожалуйста!
Я замер и уставился навстречу тощему прыщавому оперуполномоченному юнцу.
— Мне от вас ещё объяснения нужно получить.
Теперь в его тоне не было ничего приказного или насмешливого. Просительные интонации сквозили не только в голосе, но и во внешнем виде.
— Уделите мне четверть часа. Мне ваши объяснения нужны в материалы дела.
— Так, я уже все объяснил.
— Не-е-ет, мне нужны письменные объяснения. Я сам напишу, а вы распишитесь. Вы на машине?
— Да.
— А давайте вместе доедем до опорного пункта. Я там все скоренько на компьютере сварганю. Так, быстрее освободимся.
Я понял, что важному оперуполномоченному лень пешком переться в его опорный пункт, и он пытается припрячь меня для подвоза своей сиятельной персоны до места работы. Я подумал и согласился.
Опер оценил мой служебный ауди А8 и наличие персонального водителя. Доехали мы быстро, да и ехать было совсем недалеко. В дежурной части оперативник быстро напечатал на древнем компьютере текст моего объяснения, а я на нём расписался, дописав, что все напечатанное мною прочитано, и я с этим согласен. В самом объяснении не было уже никаких подтекстов. Сухим протокольным языком описывалось всё сказанное мной без лишних акцентов.
Наконец, я спросил у Константина Васильевича:
— А что у них там произошло?
Юный оперативник скорчил пренебрежительную гримасу и высказал своё истинное отношение ко всей ситуации в целом:
— В семейных вопросах самим разбираться нужно, не полицию без дела дёргать. Возраст у девочки такой. Одни гормоны и никаких мозгов. Погуляет и вернётся.
«А сам-то ты давно из этого возраста вышел? Или ещё гормонами думаешь?» — саркастически подумал я про себя, но промолчал. Меня раздражал это самоуверенный мозгляк, который пытается строить из себя не бог весть что и уверенно рассуждает о других людях в пределах своего скудоумия.
— Вот если бы ей десять лет было — тогда другое дело. А пятнадцать лет — это уже под возраст уголовной ответственности попадает, — продолжал оперативник. — Значит, человек сам способен планировать свои действия и отвечать за собственные поступки.
Мне больше не хотелось разговаривать с этим сопляком — бесполезно и неприятно, и я поехал домой.
Дома меня встретила нарядная жена. Праздничный стол был готов, а дети подарили мне самодельную открытку. Супруга тоже порадовала подарком. Мне были торжественно вручены две коробки, один пакет и дорогой деловой костюм. Жена сказала, что костюм итальянский, но я все равно не разбирался. В первой коробке оказались модельные туфли — тоже итальянские из последней коллекции на кожаной подошве. Во второй коробке оказалась сорочка, а в пакете — коробочка с невероятно модным галстуком.
Лилька заявила, что я теперь должен соответствовать новой должности.
Я был рад такой заботе и вниманию со стороны родных и любимых человечков, но ядовитая мысль о цене шикарного наряда была именной той ложкой дёгтя, которая портила бочку мёда. Я уже давно привык считать каждую копейку. Бюджетирование семейной жизни для всех нас было насущной необходимостью, но все же теперь с новой зарплатой я мог себе это позволить, а привычка кроить и экономить осталась.
Лилия буквально светилась, когда на радость всей семьи я переоделся и вышел к домашним в обновках. Моя милая Лиля, сколько души она вложила в эти покупки, как она обо мне заботится. Да и знает она меня как облупленного. Костюм и рубашка сидели на мне идеально, а туфли буквально обволакивали ногу. Вряд ли их придётся разнашивать.
Маленький семейный праздник согрел своей теплотой и развеял все мои тревоги. Напряжение, томившее меня с утра, сползло куда-то на задворки сознания.
Под конец семейных посиделок расшумевшихся девчонок отправили в свою комнату, я рассказал своей верной половинке о пропаже Евы и моём визите к её родителям. Лилька посетовала на то, что я вечно лезу в разные дела, которые меня не касаются, упомянула о том, как сейчас опасно кругом и нужно беречься. Но к моему удивлению, её заинтриговал тот самый мрачный тип. Она была просто уверена, что девочка сбежала именно с ним. Причём говорила об этом как о свершившемся факте, а в конце добавила что-то про бессердечность — ведь девочка совершенно не думает о своих родных.
