— Что за оказия, уж не сон ли страшный ночью снился?
На улице тихо, светло. Снежные сугробы от яркого солнца — белизны необыкновенной.
— Никаких красных!
Побежали вниз, на кухню — все по-старому: закипает большой самовар, Степаниды нет, — значит, корову поить пошла.
Помчались к Тайдану.
— Тайдан, красных-то не было? — кричал Жихарка.
— Тише! — предупредил Тайдан и указал на солдата.
Ребята сразу притихли.
— Это красный? — интересовался Жихарка.
— Не знаем и сами, — ответил Тайдан.
— Больной, раненый? — спрашивали ребята.
— Обмороженный, ребята подобрали на поле, Колька с Гошкой.
Выздоровевший Сенька слез с печки, долго рассматривал солдата, пощупал шинель, ремень, шапку и уверенно произнес:
— Нет, это не красный: наши солдаты в таких же шинелях ходят и ремни такие же.
— Ну, не тревожьте, ребята, пусть спит, — сказал Тайдан, подталкивая ребят вон из избушки.
В столовой за утренним чаем обсуждались вчерашние события. Колька и Гошка с обмороженными щеками и носами были героями дня. Все удивлялись их смелости и отваге.
Человека спасли, в полночь, в буран! Чуть сами не замерзли, а не бросили...
Даже Мишка Козырь на этот раз не задавался, а ведь обычно он допускал похвалу только себе.
Спасенный солдат был еще слаб. Ребята втащили в избушку Тайдана еще кровать, набили сеном два мешка и уложили больного.
Ухаживать за ним вызвались девочки. Солдат до обеда пролежал не шевелясь.
После обеда Сенька с Жихаркой отправились в лесную сторожку за "Чалдоном".
Колька шепнул Сеньке, где взять хлеб для черного.
Бежали бегом. В лесу было тихо. С трудом разыскали занесенную снегом тропинку.
Вот и избушка. Около — никаких следов.
У Сеньки дрогнуло сердце. Зашли в избушку — никого, печка не топлена.
Обошли кругом избушки — следов нет; заглянули в кусты, в чащу — ни черного, ни коня...
— Угнал! Стало быть, жулик и жил, — разочарованно сказал Санька. — А я-то ему еще хлеба принес!
— Может быть, вовсе не жулик, а красные захватили его и увели вместе с конем.
— А следы где?
— Следы? — снегом занесло... ночью-то вон какая вьюга была.
Сенька готов был заплакать от обиды.
Пошли назад. По дороге завернули на монастырскую заимку: не убежал ли сюда конь? Никого во дворе не нашли; там было полное разрушение: двери раскрыты, а то и сорваны, окна выбиты.
— Где же красные-то? Наврали, значит, — сказал Жихарка, осматривая каждый угол монастырского двора.
В избушке Тайдана собрались чуть не все ребята. Едва переступивши порог, Сенька чуть слышно сообщил Кольке:
— Угнали!..
— А черный чалдон? — спросил Сеньку Тайдан, глядя на него смеющимися глазами.
"Стало быть, Тайдан знает, сказали", — подумал Сенька и решил говорить прямо.
— И черного нет!
— А хлеб? — тем же тоном всезнающего допрашивал Тайдан.
— Вот и хлеб назад принес, — и Сенька вытащил из-за пазухи краюху хлеба и подал Тайдану. — Вчера столько же снес...
Ребята глазам не верят: Сенька все разболтал Тайдану. Ну, будет ему от них взбучка.
Тайдан по глазам видел, что ребята подозревают друг друга в ябеде, и решил сейчас же все выяснить.
— Никогда вам, ребята, не провести Тайдана! Я знаю, кто лазал в кладовку, я и тогда знал, да ждал, пока вы сами скажете. Нехорошо, ребята! Из-за этого Катерина Астафьевна и сейчас головы поднять не может, не знаю — выживет ли. Вот, что вы наделали! И про чалдона черного все знаю, а ведь мне никто не говорил. Это я Сеньку сейчас на слове поймал. Насквозь вас вижу, — вижу что у вас и на уме. Ну, тут все свои — скрывать нечего, дело прошлое; говори, — кто видел чалдона?
— Мы, — ответили Колька с Гошкой и Сенькой.
— Какой он?
— Серый, хороший конь, только порченый, солдаты нам отдали.
Тайдан в недоумении взглянул на них: чалдон, оказывается, лошадь, а он думал — человек; но виду не подал.
— А черный кто?
— Не знаем, — мужик какой-то, в монастырской сторожке в лесу жил.
Ребята все начисто рассказали Тайдану. Побожились, что в кладовку лазать больше не будут.
Тайдан обещал никому не говорить, если ребята сдержат свое слово.
