...- Значит, бежали, не вынесли соседства покойницы? Смельчак, смельчак!..
Чехов прищуривал глаза под пенсне, посмеивался, потрагивая пальцами левой руки аккуратно побритые усы и бороду с заметной в них сединою, сбоку иронически поглядывал. Лицо его было свежее и слегка загорелое. В правой руке он держал новенькую трость, которой на ходу отодвигал к краю дорожки попадавшие под ноги старые листья, стручок акации, кипарисовую шишку. Пальто на нем было также новое, светлое, заграничное, отлично сшитое, и шляпа новая. Вообще при всей его обычной, ровной сдержанности, покашливании, замедленной походке, иронии ощущалось в нем много нового и даже чуть чужого,- сначала подумалось, что это то обычное возбуждение и чувство открытия и сравнения, с каким всякий человек, и особенно русский, возвращается из-за границы. Но нет, здесь было не только это.
Они прекрасно и долго завтракали на застекленном балконе, залитом солнцем,- том самом, куда ведет дверь из столовой,- пили кофе, некий особый сорт, который Чехов, как он рассказал, купил у старика алжирца в Ницце. Выпили шампанского - Чехов совсем немного. Евгения Яковлевна, принаряженная, с кружевным белым воротником, с радостью и любовью глядела на сына, и Чехов тоже отвечал ей самой мягкой улыбкой, называл мамашей, а встав, по своему обыкновению, среди завтрака из-за стола, чтобы походить, наклонился и легко поцеловал ее в голову - это знак уж совершенной его размягченности и счастливого состояния. С тем же выражением обожания встречали Чехова по дому Арсений, кухарка Марьюшка, а пес Каштан выделывал такие прыжки, так вилял, распластывался по земле, крутился у ног, взвизгивал и лез целоваться, что Чехов, оберегая пальто, даже прикрикнул на него. И теперь, когда шли наклонной дорожкой по саду, Каштан тоже летал как безумный, уносясь в конец сада и возвращаясь снова под ноги хозяину.
Как ни странно, о покойнице и своем ночном страхе Бунин рассказал шутовски, в смешных топах, не привнося в рассказ ни одной из тех тревожных и торжественных мыслей, которые родились ночью, и в этом, вероятно, уже сказывалось влияние Чехова, или нового солнечного дня, или радости встречи,Чехов сам .позвонил утром по телефону, и тот же коридорный, еще более, чем вчера, смущенный тем, что постояльцу звонит, оказывается, сам Чехов, прибежал и разбудил стуком в дверь.
- Вот будете знать, как убегать из приличного дома в ночлежку,- Чехов продолжал шутить,- жили бы, а я уж постарался бы не стеснить...
- Да нет уж, Антон Павлович, благодарствуем, я не люблю, когда у меня в кабинете накурят, наболтают, а то еще вино примутся пить, это не по мне...
- А вам зачем кабинет? Вы, может, писатель, повести пишете? А я думал, вы у нас проездом из Франции, господин маркиз...
Так, пошучивая, выражая таким образом радость от встречи друг с другом, они прошли по саду - Чехов наклонялся к каждому утепленному рогожей кусту роз и уже окопанным Арсением деревцам - и сели на скамью на самом солнце. Чехов положил ногу на ногу, постукивал тростью по носку желтого, легкого полусапога, глядел молодо, даже с озорством и улыбался.
- Вы просто-таки как жених, Антон Павлович...
- Да? - он повернул голову почти поспешно, но с тою же улыбкой и насмешкой в прищуренных от солнца глазах.- Я вообще раздумал, но коли вы станете уговаривать, пожалуй, женюсь... Не станете? А зря. На немке лучше жениться, чем на русской, немки аккуратны, по крайней мере младенцы не будут ползать по дому и бить ложкой в медный таз...
Вот оно что! Вот отчего он так странно возбужден и нов,- видно, у них с Книппер все решилось. Неужели? Неужели он все-таки сделает это? Но зачем? И с языка едва не сорвалось вслух: зачем?
Чехов глядел весело и умно, все понимая, продолжал улыбаться и едва ли не с вызовом постукивал тростью: мол, вот так-то, батенька, сам знаю, что ни к чему, но вот так вот.
- Пойдем-ка с солнышка,- он вдруг легко поднялся и покашлял,- что-то совсем по-весеннему припекает. И не глядите на меня так жалостно, будто хороните. Выпейте лучше еще шампанского да расскажите, что нового, что вы поделываете. А умру я, Иван Алексеич,- он дотронулся до лацкана пальто тоже вставшего Бунина,- еще не скоро, лет через шесть...
