А Чулков застенчиво жмется в углу, и причина у него на лице заглавными буквами написана. Живет он, наверно, где-нибудь рядом со школой. Видно, что проспал. Вскочил с кровати и — прямо сюда. На щеке рубцы от подушки разойтись не успели.
— Причина, — снова спрашивает бригадир, — какая?
Чулков робко улыбнулся.
— Поздно лег… Проспал…
Улыбка у него какая-то смешанная: и радость в ней, и вина.
Но бригадира эта улыбка ничуть не тронула.
— Пил?
— Выпил… Свадьба же! Как не выпить?.. Вы уж, Сергей Семенович, не очень…
Бригадир не стал слушать — отвернулся и на нас смотрит.
— Вы, — говорит, — теперь в нашей бригаде работаете. Вместе решать будем… Причина неуважительная. Все свадьбы не обойдешь!
— Свадьба-то, — тихо из угла сказал Чулков, — моя… Я женился…
Ну и смеялись мы! И бригадир — тоже. Потом Васька Лобов вперед вышел.
— У нас к вам просьба, Сергей Семенович! Только сначала я с отрядом посоветуюсь.
— Ну, посоветуйся, — разрешил бригадир.
— Я, — говорит нам Васька, — так предлагаю: товарища Чулкова отпустить с работы на три дня, а самим сверх своего задания и его норму выполнить. Кто за?
Против никого не было.
— Мы готовы! — говорит Васька бригадиру. — Дело за вами.
— Хорошо! — согласился Сергей Семенович. — Норму Чулкова записываю на вас, а трехдневный отпуск ему и так положен — по закону о новобрачных.
Бригадир уже без всяких иголочек посмотрел на молодожена.
— Ты что, не знал?
— Не знал. Я в первый раз…
— А чего скрывал про свою женитьбу?
Пока они между собой переговаривались, мы вынесли новое решение: подарить Чулкову четвертый день. Три государство дарит, а мы — четвертый.
Бригадир не сразу согласился. Пришлось мне свой язык запустить.
— Сергей Семенович! — спрашиваю. — Вы болели когда-нибудь?
— Болел.
— И тогда не работали?
— Не работал.
— А женитьба, — говорю, — хуже болезни! Важнее то есть! Вы знаете, что это такое? Гоголь про женитьбу писал! Фигаро женился! Бальзаминов женился! Даже Сеня Петрович женился! А сами-то вы так ни разочка и не женились, что ли?
Убедил я его. Подсчитал он дни. Четвертый день на рабочую субботу падает. Махнул рукой.
— Была не была! Иди, Чулков! Выйдешь в понедельник! А вы…
Это уж к нам относилось.
— А мы, — кричу, — костьми ляжем!
Второй раз в один день видел я счастливчика: сначала Борьку Шилова, а теперь — Чулкова.
Я не раз читал, что кого-нибудь из знаменитых людей включают почетным членом в бригаду и дают слово — выполнять за него норму. Чулков, конечно, ничем не знаменит, но мы все равно честно за него работали.
Когда Костя Сажин ради меня недогрузил носилки, я ему сказал:
— Человек женится, а ты крохоборничаешь! Давай еще пяток лопат!
— Опять заноешь! — предупредил Костя.
— Умру, а не пикну!
Вторые носилки ничуть не легче первых были, но я шел за Костей, как на образцово-показательных занятиях по переноске строительного мусора. Хоть опытом делись! И с третьими носилками так же, и с пятыми. А потом мы оба втянулись, и работа пошла на втором дыхании; К тому же интерес появился.
Это только кажется, что носить мусор — занятие не вдохновляющее. Когда у стены образовалась плешинка чистого пола и когда она соединилась с другой площадкой, расчищенной Васькой Лобовым и Борькой Шиловым, это было здорово! Как встреча двух фронтов! Мы чуть не бегом начали таскать носилки. И с каждым разом светлей и светлей становилось в зале.
А девчонки с тряпками у окон колдуют — еще больше света вливается! А Бун и Катюша лампы протирают — и от этого тоже светлей! А когда кто-то подошел к вымытому окну и кистью для пробы проехался по раме, и она из грязновато-желтой превратилась в ослепительно белую, нам показалось, что зал вот-вот будет готов.
Но работы еще было много. Хватило и на первый день, и на все две недели. Но первый день запомнился лучше других. Выложились мы тогда до самого конца!
Закончив с полом, сели мы вчетвером у шведской стенки на заслуженный отдых. Ноги гудят, руки зудят. Подходит Сергей Семенович.
— Работа, — говорит, — ваша принята с высокой оценкой. А еще называли себя чернорабочими! Вон как чисто стало!
В руках у бригадира — две синтетические губки. И протягивает он их мне.
