Прощались мы у «рафика». Это — маленький автобус человек на десять. Он заехал утром за пап-с-мамой и негромко прогудел у нашего дома.
Папа взял меня за плечи, к животу прижал, поцеловал в затылок и в волосы мне дышит — шепчет:
— Будь умным, Саня! Это тебе экзамен на мужество и зрелость…
— А ты там, — отвечаю, — за мамой приглядывай. С ногой чтоб опять не случилось!
Папа еще раз вдавил меня в живот и передал маме. А она плачет. Целует меня и плачет. Слезы соленые-соленые! У меня даже губы от них защипало, а потом и глаза.
— Сашенька!.. Сашенька!..
Больше ничего ей и не произнести от волнения.
— Мама! Это ты, — говорю, — едешь к белым медведям! Я дома остаюсь — не беспокойся! Все будет по-твоему: и дверь не забуду запирать, и газ в кухню не напущу, и мыться буду по субботам в ванне!..
А папа уже с родителями Буна прощается. Отец у него электрик — моторы у троллейбусов чинит, а мать водит эти самые троллейбусы.
— Если что, — говорит папа, — прошу вас — срочную телеграмму…
— Телеграммы не будет! — успокаивает его отец Буна. — Не допустим никаких аварий! Сами, если что, ремонтик проведем — хоть текущий, хоть капитальный!
Говорит, а сам широкий ремень на брюках поглаживает. Но я-то знаю: он даже Буна ни разу пальцем не щелкнул…
Мама на груди у мамы Буна слезы льет.
— И зачем я только геологом стала!..
Моя мама маленькая, тоненькая, как девчонка. А у Буна мама — женщина солидная. Что ей троллейбус! Она и с паровозом, и с танком, наверно, справилась бы не хуже мужчины. Но транспорт никак на ее характере не отразился. Ласковая она, и голос у нее теплый.
— Милочка вы моя! — говорит она. — Да что вы так убиваетесь? Да все хорошо будет!.. Как встанет — сразу вниз, к нам, чай пить. После школы — обедик. Ну и ужин обязательно… А уж к ночи я сама подымусь, не поленюсь, и проверю: дома ли, спит ли?..
Водителю «рафика» эта сцена поднадоела. Он вежливо напомнил о себе: коротко погудел вполголоса. И все заторопились. Папа втащил в машину вещмешки — свой и мамин. Мама еще раз переобнимала всех, включая Буна, и всех просила относиться ко мне ласково и строго.
Бун пошутил:
— Я ему спуску не дам: голову оторву, если слушаться не будет!
Лицо у мамы стало жалким и испуганным. Шутки до нее в ту минуту не доходили.
— Ой! — сказала она. — Не надо…
Папа легонько подсадил ее в «рафик». Мы стояли и руками махали, пока машина не завернула за угол — точь-в-точь как и в прошлом году. Только тогда рядом со мной был дедушка. Помню, как он сказал:
— Разведка двинулась. А наше с тобой дело — тылы укреплять. Идем-ка, Санька, переводить хозяйство на холостяцкие рельсы!
Мне весело с ним было! А сегодня почему-то тоскливо стало. Бун зовет к себе, а мне домой охота.
— Убрать, — говорю, — надо кое-что…
Убирать в квартире нечего. Пап-с-мамой все вылизали перед отъездом. Идеальная чистота. И пусто до гулкости. Я своих шагов никогда раньше не слышал. А теперь брожу из комнаты в комнату — и шаги по всей квартире раздаются. Зачем только дедуля умер?..
Присел я к окну, чтобы шагов своих не слышать. В парк смотрю. Деревья будто в дымке зеленой. Почки, наверно, набухать начали. Никогда я раньше этого зеленого тумана в парке не замечал. Может, глаза лучше видят, когда один остаешься? Значит, полезно иногда посидеть одному, подумать.
Вдруг — дзинь! Звонок! «Неужели, — думаю, — вернулись? Что, если экспедицию отменили?» Отгадайте, рад я был бы или не доволен?.. Рад! Еще как рад! Это только болтовня одна про самостоятельную жизнь! Я без пап-с-мамой уже полчаса прожил и никакого удовольствия не почувствовал!
Бегу к двери. А это — Бун и Васька Лобов… Наверно, кислый я был, потому что Васька подбородок поскреб и сказал Буну:
— Нас явно не ждали… Зайдем попозже!
— Брось ломаться! — говорю. — Человек уборкой занимался, потому и не ждал!
Васька прихожую осмотрел, пальцем по двери провел — нет ли пыли, подмигнул Буну.
— Человек хорошо поработал!.. Скажем, раз уж он такой прилежный?
Я сразу смекнул: припасли они для меня какой-то сюрпризик, и не из плохих. Васька Лобов — тот небывало торжественный, а Бун — радостно-смущенный.
