Я и говорю:
— Ты же сам себе госбезопасность! Чего орешь?
А парень чуть не плачет. Канючит слезливым голосом:
— Отпусти-и-ите!
— Не съедим — отпустим! — говорит Бун. — Только не сразу!
— Разговорчики!.. Шире шаг! — командует Васька.
Так мы и подошли к нашей школе, но не спереди, а сзади, где физкультурный зал пристраивают. Суббота — рабочих не было. Высятся кирпичные стены. Двери еще не навешены, и рамы не вставлены.
Вошли мы в будущий зал. Там груда досок лежала. Парня в угол поставили, а сами расселись вокруг на досках. Он стоит, трясется и, как треснутая пластинка, твердит одно и то же:
— Отпусти-и-те!..
— Прекрати трясучку! — говорит Васька. — Бить не будем! Ты на сборе отряда! Мы тебя сейчас спрашивать начнем, а ты отвечай! Не станешь — отведем в милицию.
Парень, наверно, думал, что мы ему здесь темную устроим — исколотим до полусмерти и досками прикроем. Но увидел, что бить его не собираются, и осмелел.
— А за что, — спрашивает, — в милицию?
— За почтовые ящики, за пальто, которое у Сысоевой испортили! — сказал Васька.
— Это и не я!
— А кто?
Быстро же этот парень очухался! Даже улыбнулся — показал редкие зубы. И голос у него опять поленивел:
— Есть одна компаха!
— Ты у них за главного?
— А что?
— Ничего… Ты только объясни, зачем жгли ящики и пальто чернилами облили? — спросил Васька.
— Волю, — отвечает, — воспитываем!
— Это как же? — удивился Бун.
Парень опять показал свои зубы и смотрит на нас, как на муравьев.
— А так! Что запрещено, то мы и делаем! Свободу пощупать хотим!
— Ты бы, — крикнул я, — свой ящик сжег и пальто свое испортил!
— Что я — чокнутый!
— Тогда, давай, я тебе это сделаю!
Он и на меня, как на муравья… Нет, хуже — как на амебу посмотрел.
— Побоишься. Ты же кролик!
Меня, как в катапульте, подбросило. А Васька спрашивает:
— Почему у Сысоевой, а не у другого кого? Что она вам сделала?
Когда я вскочил, парень снова струхнул и потому ответил Ваське нормально:
— Ничего она не сделала… Просто так…
— Как это так? Ни за что?
— Ни за что.
— Совсем-совсем ни за что?
— Совсем. Волю воспитываем… И воротник у нее красивый был.
Я даже не сразу понял. Очень уж все бессмысленно. Чепуха полная, которая до нормального человека дойти не может.
— Вы что, с другой галактики? — спрашивает Васька.
Парень нашелся. Ловко отрезал:
— Мы — из антимира!
Ах ты, думаю, остряк-самоучка!
— Эй! — кричу. — Античастица заторможенная! А что такое мемка?
— К-какая м-мемка?
— Нечего заикаться!.. Та самая — вчерашняя!
Соображал парень быстро и умел выкручиваться.
— Вчерашняя? — переспрашивает. — Подслушали?.. Не мемка, а немка — учительница… У нас в школе немецкий учат.
— Ты что же — в драмкружке занимаешься? — спрашивает Бун.
Парень оскалился в улыбке.
— А что — заметно?
— Что за репетушка? — кричу я, а сам весь как на иголках. Так бы и ударил по этим редким зубам.
Ловок был парень, ничего не скажешь! Обвел нас, как слепых. Но это мы потом узнали, а здесь, в физкультурном зале, поверили ему.
— Да, — говорит, — репетиция. В драмкружке. На немецком языке. Не запрещено. А если и запрещено, то я плюю на это дело. Я человек свободный!
— Дурак ты, а не свободный! — выругался я. — Вот мы — свободные!
Он на меня уставился опять как на амебу.
— Ты?.. А выругаться при директоре школы можешь?
— Могу! Только не хочу и никогда не захочу!
— Кролик! — повторил он сквозь зубы с форсом.
Но больше он не форсил, потому что Васька перешел к самому главному — стали обсуждать, что будем делать с этим парнем. Баскетболисты руки разминать начали. Он сразу свою пластинку треснутую вспомнил — заныл:
— Отпустите! Я же все сказал!
— Надо его в милицию! — предложил Борька Шилов.
— Отпустите! Вы же обещали!
Я увидел метлу у стены. Взял и вытащил из нее одну хворостину, ж-жикнул по воздуху и говорю:
— А что, если попросить девчонок отвернуться, снять с него ремень и — штук двадцать горяченьких?
— Отпустите! Не буду! Никогда не буду!
— Чего не будешь? — спрашивает Васька.
— Ничего не буду.
— Трудный случай! — говорит Васька. — Есть у меня предложение, но это для твоих подпевал, а для тебя лично ничего выдумать не могу!
Предложение у Васьки было такое: поджигатели должны отправить два денежных перевода. Три рубля — в наше почтовое отделение за сгоревший ящик. Пять рублей — Сысоевой за пальто.
