- "Хи-хи"! "Ха-ха"! Какой ты все-таки черствый!
- Не черствый я, мам, не черствый! Просто, на самом деле, надо... Ну, позвони ей, а? А я сам поговорю и объясню, в чем дело.
Я сидела в мягком кресле и хлопала глазами, как полярная сова. Почему черствый? Почему нельзя "хи-хи" и "ха-ха"? И почему неизвестная мне Марина не ходит ни на какие праздники? Что, вообще, происходит, и почему меня не считают нужным в это посвятить?
Митрошкин прояснил ситуацию только тогда, когда Елена Тимофеевна, неодобрительно покачав головой и, видимо, частично разочаровавшись в моих добродетелях, все-таки отправилась звонить. Бабушка в белом платочке и синей вязаной кофте, достававшей ей до колен, сидела в углу дивана и сосредоточенно смотрела "Угадай мелодию!". Леха обернулся было на нее, но махнул рукой:
- Все равно слышит плохо... Ладно, включайся, объясняю. Марина - это моя троюродная сестра, мамина двоюродная племянница. Короче, дочь её двоюродной сестры тети Оли. Она работает в кардиологии медсестрой уже лет восемь что ли? Конечно все про всех знает, но с "хи-хи" - "ха-ха", вообще, неудобняк получился. Тетя Оля умерла недавно, а у Маринки больше никого нет, только дочка маленькая. С мужем они развелись, так что она теперь совсем одна осталась. Хорошая девчонка, правда, несчастная очень. Мать жалеет её сильно, вот и не хочет, чтобы трогали.
- Так может и не надо тогда? - я почти испуганно прикусила костяшку указательного пальца.
- Ладно уж. Начали. Что теперь?!.. Да я думаю, Маринка нормально все воспримет...
Марина действительно восприняла все нормально. Минуты через три Елена Тимофеевна позвала к телефону Леху. Он легко вскочил и бросился в коридор, а она вернулась в комнату. Мне было ужасно неловко и хотелось спрятаться куда-нибудь в стенной шкаф, но, к счастью, ситуацию спасла бабушка, вдруг спросившая:
- А тебя, деточка, что - в милиции обидели?
- Да не то чтобы обидели, - я виновато улыбнулась. - Просто я оказалась не в то время, и не в том месте. Поэтому и неприятности. У меня, вообще, свойство такое - все неприятности на себя собирать.
- А это тебя сглазили. Точно сглазили! - бабуля горестно покачала головой. - Потому и худенька така! Воск надо бы на тебя отлить. Раньше была у нас в Михайловске женщина одна - Гаянэ. Ох, хорошо отливала! Да я уж и не знаю, занимается ли она этим теперь?.. Позвонить что ли Поликарповне, спросить?
Елена Тимофеевна не выдержала и звонко хлопнула себя обеими руками по коленке, выглядывающей из разреза халата:
- Ну что ты, мама, такое говоришь? Какой сглаз? Какой воск? Женщину убили, ты это понимаешь? Вот поэтому её и таскают по милициям? У Алтуховых не помнишь как было, когда сосед тестя своего топором рубанул? Всех по сто раз допрашивали: и Зою саму, и сыновей, и слесаря даже, который в тот день подъезде трубы чинил... Просто надо спокойно и честно отвечать на вопросы, тогда все будет нормально.
Неодобрительный подтекст читался совершенно ясно: "Что вы ерундой маетесь? Расследования какие-то устраиваете! Без вас некому этим заняться?"
Я молчала, глядя на журнальный столик (в его полированной крышке отражался телевизор и виднелся перевернутый Пельш в ярко-красном костюме), бабушка по-стариковски сердито пожевывала дряблыми губами, а Леха громко и почти весело говорил в телефонную трубку:
- Ну, спасибо!.. Ну, пока!.. Ага, буду ждать звонка... Заранее тебе спасибо.
Марина позвонила на следующее утро в одиннадцать и разговаривала с Митрошкиным почти полчаса. В комнату он вернулся загадочный, как царица Нефертити.
- Ну, что? - нетерпеливо спросила я, чувствуя как сердце часто и сильно колотится где-то под самой ключицей. - Как там дела?
- Там? В смысле, в окружающем мире?.. Там все нормально, - он пожал плечами. - Погода, природа, температура воздуха минус пять. Вроде бы, все хорошо.
После этого мне немедленно захотелось треснуть ему по голове чем-нибудь тяжелым и железным, Лехой же вдруг овладела неодолимая страсть к чистоте. Пока я тихо зеленела от злости, сидя на диване, он навел порядок на книжной полке, выудил из-под стола мяч и засунул его на антресоли и даже любовно расправил на окне шторку. И все это - радостно намурлыкивая себе под нос Бетховенскую "К Элизе" и демонстрируя чудовищное отсутствие слуха. В конце концов, не дождавшись повторного вопроса, он таки проговорил с некоторой неохотой и ленцой.
