Глава первая, в которой я уясняю для себя разницу между штопором и "энергетической спиралью" и становлюсь свидетелем по делу об убийстве.
Глаза у него были серые - не то чтобы равнодушные, но какие-то клинически спокойные. И смаргивали редко, как у большой лягушки. Правда, кончик правой брови при этом подергивался в мелком постоянном тике. Он смотрел на меня так, как лягушка могла бы смотреть на синхрофазотронную установку - тупо, неотрывно, но безо всякого интереса - и монотонно повторял вот уже в четвертый раз:
- Теоретически я вас здесь не задерживаю. Это профилакторий, а не колония строгого режима. Вас, Евгения, по закону не могут насильно держать даже в реанимации: не хотите лечиться - пишите заявление и идите себе на все четыре стороны... Вот если бы я был врачом в профилактории, так сказать, лечебно-трудового плана, мы бы с вами разговаривали в ином ключе...
Тот факт, что я была бы пациентом подобного заведения как бы и не подвергался сомнению.
- Значит, я все-таки могу идти?
- Можете, - Анатолий Львович утвердительно кивнул. - С опорно-двигательным аппаратом у вас все в порядке. По крайней мере, пока. Вы можете идти, бежать трусцой, выполнять несложные гимнастические упражнения... Какие-нибудь ещё вопросы есть?
Я тяжело вздохнула. Разговор пошел по пятому кругу.
- Но ведь мне уже гораздо лучше! У меня нигде ничего не болит, и аппетит возвращается...
- Это-то и прискорбно! Приедете домой, съедите рождественского гуся с яблоками, пару каких-нибудь салатов с жирным майонезом, выпьете в честь праздника - и все!
- Что - "все"? - осведомилась я осторожно.
- Флегмонозно-язвенный аппендицит с местным циррозным перитонитом! - с мужественным спокойствием сообщил Анатолий Львович, поднимаясь из-за стола и начиная расстегивать слегка помятый медицинский халат. Пока мой мозг лихорадочно переваривал полученную информацию, доктор успел повесить халат на "плечики", поправить перед овальным зеркалом узел шикарного черно-желтого галстука и с явным удовольствием изучить собственное отражение. И только потом, обернувшись и встретив мой остекленевший взгляд, изволил пояснить все с тем же сдержанным трагизмом:
- Шутка.
Юмор у нашего Анатолия Львовича был особый, врачебный, и его периодические всплески, по-видимому, следовало просто пережидать, как мелкие землетрясения в сейсмоопасной зоне.
- А, может быть, дадите мне с собой какие-нибудь таблетки? - с последней надеждой заканючила я, стараясь не обращать внимания ни на завывающую боль в желудке, ни на маленькую искусственную елочку, словно нарочно выставленную на подоконнике. - Мне бы только какие-нибудь лекарства и шубу с ботинками обратно получить...
- Таблеток не дам, - он, словно издеваясь, аккуратно передвинул маленькую красную рамочку настенного календаря с шестого января на седьмое. - Одежду - тем более. Во-первых, потому что не приветствую вашего горячего желания приехать завтра же по "Скорой" все с тем же "острым животом", но уже не сюда, а в стационар. А во-вторых, потому что Валентина Викторовна ушла, а ключи от гардеробной только у нее.
Итак, праздник торжественно накрывался большим медным тазом! Кому-то предстояло сегодня жечь бенгальские огни, кушать салат "Оливье", пить сухое вино и смотреть "Рождественские встречи" Аллы Пугачевой. Мне же из всех вышеперечисленных удовольствий оставалось только последнее - телевизор в палате, слава Богу, работал.
Однако, особой радости по этому поводу я не ощущала. А крахмальная белая сорочка и праздничный галстук Анатолия Львовича так и вовсе вызывали у меня бессильное раздражение. Как, впрочем, и сам Анатолий Львович, в данный момент невозмутимо распределяющий жидковатые светло-русые волосы по намечающимся проплешинам. Кончик его брови все так же мелко и часто подергивался. И я с мстительным удовольствием вспомнила байку, рассказанную Викторией Павловной из четвертой палаты. Та утверждала, что нервный тик наш лечащий врач заработал ещё в бытность свою студентом выпускного курса. Якобы, он отрабатывал какую-то практику в гинекологии, и ему выпал тяжкий жребий подвергнуть необходимому осмотру узбечку, неизвестно каким ветром занесенную в Михайловск. "А узбечка та, - торжественно объявляла Виктория Павловна, - была какая-то дремучая, ну, очень мусульманская. И паранджу даже на ночь не снимала!"
