Буддизм в русской литературе конца XIX – начала XX века: идеи и реминисценции - страница 26
Зеленый цвет, цвет живого и растительного, в самой легенде получает сложную трактовку. Юной Кара-Нингиль, живущей после Голодной степи в Девичьем городе, рядом с цветущим, потонувшим в садах Зеленым городом, этот город кажется манящим чудом. Но когда, ставшая ценою многих смертей (кроме жестокого Узун-хана было убито сто ханских сыновей) ханшей, Кара-Нингиль решает объехать ханские сады, о которых ходили волшебные сказки, то все цветы вянут на ее глазах. Главная героиня – красавица Кара-Нингиль словно убивает всё вокруг себя: «Цветы не выносят моего присутствия, потому что из-за меня столько пролито крови.» И даже добрые дела Кара-Нингиль не помогали. И неслучайно гибли цветы. Не только жизнь Узун-хана и его сыновей забрала молодая ханша. Впоследствии гибнут и преданный ей Джучи-Катэм, и его юная дочь. Гибнет всё, что соприкасается с этой гордой красивой женщиной. И только на месте гибели самой Кара-Нингиль вырастают чудесные цветы, названные людьми «слёзы царицы».
Если говорить об идеях и образах, близких буддийскому мироощущению, то, вероятно, образ мудреца Байгыр-хан отражает сущность и относительность метаний человеческих, что близко как идеям Шопенгауэра, так и пониманию индивидуальности спасения человека в буддизме: «Наши несчастья только велики для нас самих, а если смотреть на них издали, то делаются все меньше и меньше. Был Узун-хан, была Кара-Нингиль, теперь Аланча-хан, а после него кто-нибудь другой. Труднее всего быть царем для самого себя, и бояться нужно тоже одного себя»[186].
Один из ведущих мотивов этой легенды – это мотив любви. Однако ни одного из героев любовь не делает счастливым. О любви рассуждает жестокий и похотливый Узун-хана, обращаясь к своим придворным: «Справедливо ли если один человек возьмет себе тысячу молодых и красивых женщин?.. Теперь я стар и хочу исправиться. Мое сердце оставалось холодно, потому что они не могли найти именно той девушки, которая сделала бы меня счастливым»[187]. Хан изображен писателем-Сибиряком крайне отрицательно: «.сгорбленный желтый старик, у которого. страшно тряслась голова», «гнилая кукла», «полусгнивший старик»[188]. Противоречивы чувства и в целом образ первого ханского советника Джучи-Котэма, который, казалось бы, только и думает о том, как угодить хану, несмотря на то, что жестокость хана, который «обесчестил его мать, отнял жену и опозорил дочь»[189]. В то же время Джучи-Котэм – умный и талантливый полководец, он по-настоящему предан главной героине, хотя беззаветная любовь оказалась гибельной для самого Джучи-Котэм и, по сути, погубила и его дочь. Сложное, отнюдь не просветляющее влияние оказала любовь и на юного Аланчу-ха-на. Любовь будит в нем желание следовать тем кровавым обычаям и законам, которые существовали у его предков.
Замысел легенды «Лебедь Хантыгая» был достаточно подробно изложен самим писателем в письме к адвокату А. А. Ольхину[190], в котором Мамин-Сибиряк признавался: «Легенда претендует на некоторое философское значение». Это философское значение Маминым-Сибиряком определялось как критика концепции личного самосовершенствования, которая изложена в «Исповеди» Л. Н. Толстого. С точки зрения писателя, «всякое личное самоусовершенствование основывается на эгоизме и на желании быть лучше других, а это ведет к таким мелочам в великом деле спасения, как вопрос об одежде, еде и пр.»[191].
Легенда «Лебедь Хантыгая» начинается с расспросов хана о том, где хаким Бай-Сугды. Оказывается, этот лебедь Хантыгая, «слеза радости, улыбка утешения, свет совести» уже полгода как «заскучал». Бурун-хан ценит хакима: «Ты выше меня, потому что я сейчас хан, а завтра меня съедят черви, а ты умрёшь – после тебя останутся живые чудные песни. Ханов много, а хаким Бай-Сугды – один»[192].
Услышав от хакима, что «моя зима пришла, а мой коршун уже летает над моей головой, и я чувствую, как веют его крылья.», хан решил, что причина тоски лебедя Хантыгая – страх надвигающейся смерти. Однако оказалось, что певец вдруг постиг обманчивость своих песен о радости и любви, и, более того, ему теперь кажется, что его песни – это обещание несбыточного в то время, как мир ввергнут в пучину бедствий. Мучает его и то, что он внушал эти иллюзии своими песнями другим: «Нет, хан, не смерти я боюсь, а того, зачем я жил так долго. Моё сладкое безумство пело песни, а ненасытное сердце искало новых радостей. Но теперь нет больше песен. Давно углубился я в учёные книги, в это море мудрости, и чем дальше углубляюсь в них, тем сильнее чувствую, сколько зла я наделал своими песнями. Я обманывал их сладким голосом и молодых, и старых людей, я сулил им никогда не существовавшие радости, я усыплял душу запахом роз, а вся наша жизнь только колеблющаяся тень промелькнувшей в воздухе птицы. Горя, несчастий, нужды и болезней целые моря, а я утешал и себя, и других одной каплей сладкой отравы. Мои песни теперь нагоняют на меня тоску. Бурун-хан, чем больше читаю я мудрые книги, тем сильнее вижу собственное безумство.»
