«Думаю, вам лучше уехать из города».
Другие рассказывали, что на поле их мужьям угрожают озлобленные филиппинцы.
«Они окружали его с ножами в руках».
Хитоми, которая больше десяти лет работала экономкой в имении «Принц», среди бела дня взяли под прицел пистолета и напугали до полусмерти. Мицуко после ужина вышла из дома, чтобы собрать яйца из-под кур, и увидела, что в ее хлеву пылает пожар. Мы все знали, что это только начало.
Вскоре соседи стали коситься на нас. Маленькая девочка, живущая на ферме у дороги, больше не махала нам рукой из окна. Давние клиенты, которые годами приходили в наши магазины и рестораны, больше не появлялись. Хозяйка, у которой мы служили, миссис Тримбл, подошла к нам, когда мы мыли пол в кухне, и прошептала на ухо: «Ты ведь знала, что скоро начнется война, правда?» Женщины, покупавшие у нас фрукты, теперь обходили наши лотки стороной, потому что боялись, что фрукты отравлены мышьяком. Страховые компании ликвидировали наши страховки. Банки заморозили наши счета. Молочники перестали оставлять молоко у наших дверей. «Распоряжение руководства», — объяснил нам один унылый молочник. Дети, завидев нас, бежали прочь, как испуганные оленята. Пожилые леди, завидев наших мужей, замирали как вкопанные, прижимали к груди сумочки и вопили: «Японцы уже здесь!» И хотя наши мужья пытались нас успокоить…
«Они боятся».
…мы были не готовы к подобному повороту событий. Не готовы к тому, что нас начали считать врагами.
Разумеется, виной всему были статьи в газетах. В них утверждалось, что в тот самый момент, когда началась атака на остров, тысячи наших соплеменников приступили к действиям с точностью отлаженного часового механизма. В этих статьях утверждалось, что все дороги были забиты нашими обшарпанными грузовиками и ржавыми автомобилями. Утверждалось, что мы с полей подавали неприятелю сигналы с помощью сигнальных ракет. Утверждалось, что еще за неделю до атаки наши дети сообщали одноклассникам, что вскоре начнется «большая заваруха». И когда впоследствии учителя расспрашивали этих самых детей, они признавались, что их отцы отмечали известие о налете как великий праздник.
«Они даже кричали „Банзай!“».
Авторы статей не сомневались, что в случае, если атаке подвергнется материк, все японцы, чьи имена в списке, станут пособниками врага. Статьи сообщали, что все японские фермеры являются солдатами огромной тайной армии.
«Их овощные погреба давно превратились в склады оружия».
Сообщали, что все японские слуги — это замаскированные агенты вражеской разведки. Сообщали, что все японские садовники прячут в садовых домиках коротковолновые передатчики, по которым передают секретные сведения. Сообщали, что, когда придет время, японцы не станут сидеть сложа руки. Они будут взрывать дамбы. Поджигать нефтяные заводы. Бомбить мосты. Минировать дороги. Устраивать обвалы в тоннелях. Отравлять мирных жителей. А что может остановить японца, решившего привязать к поясу динамитные шашки и врезаться в толпу в каком-нибудь большом универмаге?
«Ничто».
Каждый вечер, в сумерках, мы разводили костры и сжигали свои вещи: старые банковские договора, дневники, семейные буддийские алтари, деревянные палочки для еды, бумажные фонари, фотографии, на которых были запечатлены наши неулыбчивые деревенские родственники в деревенских одеяниях.
«Я смотрела, как лицо моего брата превращается в пепел и разлетается по воздуху».
Мы разводили костры за домами, в яблоневых садах, в ложбинках между деревьями, и сжигали свои свадебные кимоно, белые и шелковые. В укромных переулках японских кварталов мы разводили огонь в металлических баках и сжигали церемониальных кукол, полив их бензином. Мы избавлялись от всех вещей, которые могли свидетельствовать о связях наших мужей с врагом. Избавлялись от писем наших сестер.
«Сын соседа, что живет с восточной стороны от нас, сбежал с женой мастера, делающего зонтики».
Избавлялись от писем наших отцов.
«Теперь поезда приводит в движение электричество, и, когда едешь в тоннеле, в лицо тебе не летит сажа».
Избавлялись от писем наших матерей, написанных в день, когда мы покинули родной дом.
