Братья - страница 153

— Погоди, — поднял руку вельможа. — Ты, добрый воевода, сын чуждого племени и вправе не знать наших законов. Сегодня царевич Эрелис полагает начало праведной жизни… в которой не должно быть места узам из прошлого. Никто не хочет принизить тебя, достойный вождь, но Андархайна живёт много веков. Мы видели всякое, в том числе временщиков возле трона. Иные законы, друг мой, пишутся кровью, и мы говорим как раз о таком.

Сеггар пожал плечами:

— Я думал, запрет касается лишь меня и моих людей.

Косохлёст расплёл руки, всё бесстрастие слетело с молодого лица. Он с беспомощным отчаянием смотрел на любимых брата с сестрой. Воевода предупреждал: такое может случиться, но он не хотел верить. Нерыжень подалась к царевне, девушки обнялись. Ни одна не заплакала.

Воин, стоявший рядом с гусляром, крикнул вельможе:

— А с совестью ты посоветовался, законник?

У него были яркие зелёные глаза, а волосы — рыже-бурые с золотом, как осенние листья.

Невлин провёл пальцами по бороде.

— Многим кажется, что законы справедливыми не бывают, — ответил он печально. — У простолюдья недаром в ходу горькая шутка: где законы, там и обиды. Однако Андархайна издревле зиждется Правдой. Порою законы в самом деле рвут по живому, но, если не чтить их, настанут последние времена. Люди утратят пределы и впадут в дикость, устройство сменится неустройством. Пусть детей сопроводит слуга, привыкший к их нуждам. Большего разрешить я не властен.

— Не грусти, дядя Сеггар, — сказал Эрелис. — И ты не грусти, Косохлёст. Я вверяю себя заботам Высшего Круга, чтобы научиться царским обязанностям и в должный черёд принять ношу отцов. Да будет так.

Гусляр вдруг бросил руку за спину. Торопливо передвинул вперёд чехол, вытащил гусли. Опёр их пяточкой на бедро, не глядя рванул струны.

Воины стали подхватывать знакомую песню. Гусляр играл вдохновенно, гусли дрожали и гремели, напутствуя уходящих.

Брат и сестра уходили молча и не оглядываясь. На том берегу ждал оболок, запряжённый четвёркой мохноногих коней.

Вечные тучи плыли над пустошами, роняя редкий снежок. Постепенно скрылись следы санок и лыж, протянувшиеся обратно на север. И отпечатки конских копыт, обращённые к югу.

Нынешняя Наклонная башня прежде называлась Глядной. Изувеченная в Беду, она и теперь выше прочих вздымалась над косматыми туманами зеленца. Иные называли её памятником былой славы. Злые языки предпочитали говорить о былом страхе. Башня стояла в северном углу крепости, кренилась в сторону Конового Вена… Поди теперь докажи кому, что случайно. Сквару с самого первого дня подмывало в прозрачный морозный день влезть на сущий верх и разведать, не покажутся ли на краю овиди знакомые бедовники Левобережья. Однако к зубчатой макушке Наклонной не было никакого подхода, ни изнутри, ни снаружи. За время бесплодных попыток Сквара вполне в том убедился. Собственно, в сторону Наклонной никто, кроме него, особо и не заглядывался. Кому нужна пустая, ненадёжная каменная труба, перекрытая толстой ледяной пробкой! Покинутую башню сделали себе игрушкой свирепые бури, исправно налетавшие с моря. Когда вихрь верно угадывал направление, башня начинала гудеть. Не особенно громко, но на удивление жутко. Гул распространялся по всей крепости, взывая из каменных толщ, он казался стенанием самой Земли, томящейся в ледяном заточении. Когда Сквара впервые услышал голос Наклонной, ему тоже захотелось бежать. Всё равно куда, лишь бы подальше.