— Дай уж себе роздыху, труженка, — сказал Лихарь. — Вон и ручку белую ошпарила, лепо ли?
Девушка застыла, не смея ни головы поднять, ни покоситься на дверь. Из котла всё отчётливей тянуло горелым. Ну нет бы войти кому! На неё взругнуться за праздность!.. Да кто ж сунется? Кобоха, бывало, самому Инберну прекословила, но и у неё достанет ума с Лихарем из-за чёрной девки не задираться…
Стень взял её руку, бережно повернул, наклонился подуть на красные пятна, разбежавшиеся до локтя. Волосы у него были бледного золота, по андархскому обыку сколотые на затылке. Бритая скула, густые усы… Сквара… тот растил мягкую бородку, упрямо плёл косы, как водилось в свирепом Правобережье…
Лихарь, не спеша разгибаться, снизу вверх заглянул Надейке в глаза. Улыбнулся:
— Все ли тут, хорошавочка, с тобой ласковы, часом, не обижает кто? Ты скажи, я бы потолковал…
Ученики маялись во дворе, ждали, чтобы к ним вышел Ветер. Гадали о новых напастях, которые учитель так горазд был изобретать. Что на сей раз? Прикажет навьючить по мешку и бегом в лесной притон да обратно? Объявит сейчас — решил выдать кабальному Лутошке полный самострел и острые болты?..
Сквара сидел на корточках под стеной, гонял пальцами нож. Не думая вращал, не глядя. Смотрел на руины внутренних палат, что-то прикидывал…
Подошёл гнездарёнок Шагала, сел рядом.
— Тебе хорошо! — протянул он погодя.
— Чего ж хорошего?
— У тебя руки вона какие. А мне…
— Я с сухого стебелька начинал, — сказал Сквара.
Шагала помолчал, посопел, спросил:
— Слыхал? Девка Надейка обварилась. Ковшик кипятку на себя вывернула.
Сквара свёл брови:
— Слыхал… Ноги попортила, говорят.
Шагала хихикнул:
— А я слышал, повыше…
Сквара спрятал нож. Выглядело это так: только что крутился, мелькал, блестел — и пропал вдруг, поди пойми куда. Дикомыт поднял глаза.
— Ты себе повыше колен обвари, — посоветовал он Шагале. — Тогда будешь смеяться.
На каменную подвысь крыльца вышел Ветер, за ним Лихарь. Ребята живо сбежались поближе.
Учитель обвёл взглядом обращённые к нему лица. Улыбнулся, громко спросил:
— На обречённика, что внизу сидит, все ходили смотреть?
Ученики стали переминаться. Они ходили, конечно. И Сквара — чуть ли не первым. В зарешёченном дверном оконце было темно. Из каморы воняло.
— Зачем я его привёз, знаете? — продолжал Ветер.
Недогадливых не было.
— Чтобы мы кровь пролили, — ответил Хотён.
Шагала важно добавил:
— А кто вовсе убьёт, ради Справедливой имя получит!
Ветер кивнул:
— Так вот. Чтобы имени красная цена была, вязень должен выйти на бой кормлёным и бодрым. Я пока больше слышу о том, как он слуг обижает. Они уже и ходить туда приробели. Кто возьмётся гоить своего обречённика взамен страшливых мирян?
Ребята переглядывались, молчали. Иным после похода вниз пришлось отмываться. Обитатель каморы швырял в докучливых мальчишек дерьмом.
— Ладно, — сказал Ветер. Прошёлся туда-сюда по крыльцу. — Одному из вас, строптивцев, я некогда попенял: ты теперь котлу крепкий. Думай, не как прочь отскочить, а о том, где руки с толком приложить сможешь!
Взгляды стали постепенно обращаться на дикомыта. Шагала опасливо отступил. Сквару взяла тоска.
— Помнится, — продолжал источник, — тот сын неразумия мне ответил: я бы, мол, за узниками ходил. Которых здесь мучают и в подвале голодом морят…
Сквара вздохнул, вышел вперёд. Дурак был, что говорить. Уже тогда смекнуть мог: с Ветром — не пустословь. Ветер всё уберёт в память не хуже, чем Ознобиша. А потом однажды потребует, чтобы твоё слово легло на весы золотом, как его собственное.
Другая глупость — прежде Сквара думал: в Чёрной Пятери что ни узник, то Космохвост.
— Воля твоя, учитель, — сказал он. — Я стану ходить.
Сквара спускался в тюремные погреба. Шею тяготил ключ. В правой руке покачивался светильник, в левой — деревянное ведро. Оно пахло морозом и совсем немного — человеческими отходами.
Хотён ещё чесался после отсидки в холоднице.
«Всё тебе удача, наглядышу! — сказал он зло. — Ты, значит, смотришь на вязня, примериваешься себе! А мы против него пойдём на мах да врасплох!»
Скваре быстро надоело это выслушивать.
«А я тебе мешал добровольником вызваться?»
